За то, что рожали их, матери чуют вину. И плачут, и крестят сутулые спины подростков.
Отдать на погибель кровиночку, ох, как непросто. Они ж понимают, что дети идут на войну…
Прошу тебя, милый, хороший мой – только вернись.
Мне Валька-соседка на картах вчера нагадала, что вместе бубновый король и червовая дама. А с ними детишки. И все веселятся, кажись.
Где строчки корявые – так оттого, что реву. Ты, милый, такой молодой. Да и я молодая.
В косички вопросов ответы свои заплетая, я слышу надрывной сирены убийственный звук…»
Истрёпаны судьбы на старом тетрадном листке,
истлевшие линии жизни – потёртые сгибы.
Могли ещё жить эти люди. Конечно, могли бы.
Но смерти плевать, сколько зёрен в её колоске…
душевное… бездушное, или ответ
Никогда нашим душам не встретиться.
Для твоей: подземелье – приют,
где раз в год, в полнолуние месяца
морды вытянув, жутко поют
упыри, вурдалаки, приспешники
по команде отца-сатаны.
В этом хоре озлобленно-бешеном
много всякого. Мало вины.
Нашим душам ни прямо, ни косвенно
шансов нет пересечься вдали.
В небесах над Луганском и Косово
я смеюсь над командою «пли»,
потому что свобода – в прозрачности,
ей не свойственен страх за детей.
Для ребёнка важнейшее – мяч нести,
для меня – бестелесно взлететь.
Есть частица похожести, общее —
ты поёшь, мы поём, я пою…
Ты считаешь – в аду можно проще быть.
Мне намного комфортней в раю.
неупорядоченное… Михаилу Гофайзену
Баба с воза навернулась – понеслась кобыла вскачь.
Отчего дитё понуро? – утонул у Тани мяч.
Мысли скачут, пьют да пляшут, наполняя всклень стакан,
трое с боку, нету ваших, кроме Ваньки-дурака.
Да и тот от рук отбился, Сивку-Бурку обуздав.
«Сынку мой, какого ж бiса у коня горит звезда?
Не во лбу – на небосклоне, средь созвездия коней.
Вся Вселенная – болоння, сладки выпасы на ней».
Кто-то шепчет нам на ушко: не беги, не лезь, не стой.
Разворочена лягушка арбалетною стрелой.
Пригвоздил свою царевну до замужества герой,
соблюдая принцип древний: счастлив тот, кто холостой.
Жалко сказочного принца – зря болото истоптал,
но скорей всего, на принцип шёл он явно неспроста.
Только как родному бате объяснить лесной конфуз?..
Ах, Россия, грязь да гати, на́ пол падает картуз.
У семи безумных нянек одноглазое дитя,
но с любого расстоянья по мишени бьёт шутя.
Трижды десять будет тридцать, плюс двадцатка – пятьдесят.
Пляшут ноги: опца-дрица. Руки чешут порося.
Заблужусь – не беспокоюсь, жрать приспичит – ем кору,
затянув потуже пояс на четвёртую дыру.
Выйдет месяц из тумана, вынет страшные ножи.
Не нужны на сердце раны, не до жиру – только б, жить
хоть кривому, хоть хромому, хоть на культях-костылях,
лишь бы дед сидел у дома, самокруткою смоля.
Лишь бы мама вопрошала «что ж ты мёрзнешь, но молчишь?»
и снимала полушалок, чтоб укрыть меня в ночи…
Из морских глубин сирена обратилась к морякам:
«Дать Кавказу суверенность, всем вокруг учить ислам».
Сдвинув на бок бескозырки, опрокинув «по одной»,
матросня в сторонку фыркнув, бомбу скинула на дно…
Мысли скачут карусельно,
буквы прыгают с листа,
бесшабашное веселье —
каплей жизни на устах.
странное
Я сама себе хозяйка,
я сама себя сужу
и гуляю на свободовольном выпасе.
Я не «рыбонька», не «зайка»,
не приставка к гаражу.
Хочешь лёгких отношений? Накось, выкуси!
Пересчитывая луны,
арифметике учусь,
но давлеет надо мною вычитание.
Если б тот Джордано Бруно
пострадал за эту Русь —
было б горше к погорельцу сострадание.
жил-был кот или незыблемые основы
Жил-был кот…
Неплохо жил.
Но из всех кошачьих сил
кот стремился в чащу леса
от дивана и кормов,
от хозяйки-поэтессы,
от сметаны и прогресса.
От незыблемых основ.
«Я, – кричал он, – не домашний.
Я почувствовал в себе
после ряженки вчерашней
зов природы в тазобе́-
дре́нном старческом суставе,
и хочу покинуть кров —
храм незыблемых основ».
Услыхав такие речи,
поэтесса покалечить
вознамерилась кота.
Явно ж, сука, неспроста
ищет веник злополучный.
Ой, ребята, эта штучка,
доложу вам, ещё та!..
И вздохнул кот: «Не готов
уходить от жирных мисок,
от сметаны и сосисок…
от незыблемых основ».
какой-то странный фиолетовый романс
Где едреня, там и феня
живёт.
Если ссорятся, посуда —
вразнос.
А наутро в гематомах
живот
и расквашен фиолетовый
нос.
Я по жизни, как впотьмах —
наобум.
Мимо куч незаработанных
тыщ.
Если пяди, как отметки
во лбу,
то седьмая – фиолетовый
прыщ.
Может, ну его – учебный
процесс,
Гарри Поттер не сильней
аль почин.
Одиночество для всех
поэтесс,
то же самое, что секс
для мужчин…
Зажигаю фиолетовый
свет,
разрываю заколдованный
круг.
И плевать, что мой романс
не допет,
в театральности заломленных
рук.
от… до…
Одним – халява пышных биеннале,
другим – метлой размахивать на Пресне.
Но всем: родился – галочка в журнале,
а умер – крестик…
не верь…
«Не верь, не бойся, не проси, —
бубнил знакомый каторжанин, —
терпи, когда дитё рожаешь,
когда тошнит тебя в такси.
Не верь гламурным мужикам:
сто к одному – сбегут от свадеб.
В уме одно – подкрасться сзади,
шепча о прелестях багам.
Не бойся призрачных людей.
Куда опасней страж в погонах,
что́ рядом с ним щипач вагонный! —
козявка мелочных страстей.
Не смей вымаливать слезой
вниманья бросовых пиитов.
У них сплошная «дольче вита»…
Стихи? У всех ни в зуб ногой».
сон
Утро ко мне
подползает лениво,
тянет за краешек
старого пледа.
Только во сне
это детское диво:
рваная варежка,
за́ руку с дедом…
хаос…
Кто в погосты под Москвою – ничком, кто трамбует косогор под Казанью,
а судьба своим корявым крючком с «мёртвых пе́тель» набирает вязанье.
Где от беса в небеса – с гулькин хрен, там от краешка до крайности – йота,
но не просто ей заламывать крен, этой гульке в безрассудных полётах…
Помню страшные припадки отца. От ежовых рукавиц тело в шрамах.
Плачет мама, отмывая в сердцах опостылевшую, чёртову раму.
«эМ» смогла быть идеальной женой, даже если б предстоял жёсткий кастинг.
Жаль, не каждому понять суждено, что Христовы – не страстишки, а страсти.
Время лихо совершит кувырок: всё на круги на своя возвратится,
но здоровье, что намолено впрок, не отпустит за пределы больницы…
Приворотных зелий – полный набор, только вкус у большинства преотвратный.
Пьют, безумцы, и кричат «мутабор», куролесят и блюют по парадным.
Нам отмерено Всевышним сполна: злата-се́ребра, дерьма, головешек.
В кондуитах отмечает страна: кто расстрелян, кто пропал, кто повешен.
Жалко, крестики не ставятся в ряд. Что в тетрадке, что на кладбище – хаос.
Кони мечутся да избы горят. И собака воет. Нет бы, брехала.
Но покуда не дымятся Кижи, не облезла на крестах позолота —
предстоит нам для кого-то пожить, не пытаясь убежать от чего-то.
И не ведая ни духом, ни сном, повторяем: «Ой, да ладно вам, бросьте»…
Эх, крепки в России задним умом, лобным местом да височною костью.
рай
Слепив конфетку из дерьма,
нарушив физику объёма,
потянет крышку вниз Фома,
но воспротивится Ерёма.
Где пионер, что «будь готов»?
Забудет ворон «nevermore»,
от керосиновых паров
воспламенится шапка вора.
Утрамбовав кинжал и плащ
в пространство ящика Пандоры,
закрылись двое. Только плач…
Создатель хмыкает: «Умора».
неспроста
За обманчивой красотой
я бегу и кричу ей вслед:
«Мне четвертый десяток лет,
отдышись,
осмотрись,
постой».
Но наотмашь бьет суета
и швыряет всех нас назад.
Обесцветился блеск в глазах
неспроста,
неспроста,
неспроста.
Позатянет плывун-песок,
перемелется всё – и в печь,
но по капельке будет течь
в полость вены больной сынок.
И покроется рябью Стикс,
тихо жизнь побредёт с листа
по косой, по линейке вниз
неспроста,
неспроста,
неспроста…
монолог Маты Хари
Предисловие: «Послав воздушный поцелуй двенадцати солдатам неустрашимая Мата Хари крикнула: „Я готова, господа“. По приказу одиннадцать солдат выстрелили, одиннадцать пуль попало в её тело. Двенадцатый солдат, совсем ещё юнец, только призванный на службу, упал в обморок в унисон с безжизненным телом двойного агента, Маты Хари».
Эпиграф: «…но был один, который не стрелял» (В. Высоцкий)