Свою папку он выронил и оставил лежать где-то в окрестностях «Браун-дерби». Интересно, думал я, как скоро он заметит пропажу.
— Бедный Кларенс.
— Почему «бедный»? — спросил Рой.
— Он тоже в этом замешан. Иначе зачем ему было торчать возле «Браун-дерби»? Совпадение? Нет, черт возьми. Кто-то велел ему прийти. Боже, и вот теперь он потерял все эти
великолепные портреты. Рой, нам надо вернуться и спасти их.
— Нам надо ехать вперед, — отрезал Рой.
— Интересно, — произнес я, — какую записку получил Кларенс? Что в ней было написано?
— Кем написано? — спросил Рой.
Возле бульвара Сансет Рой снова проехал на красный свет, чтобы нагнать такси, которое приближалось к бульвару Санта-Моника.
— Они направляются к студии! — воскликнул Рой, но тут же поправился: — Хотя нет…
Ибо, поравнявшись с бульваром Санта-Моника, такси свернуло налево, в сторону кладбища.
Тем временем мы подъехали к церкви Святого Себастьяна, наверное, самому захудалому из костелов Лос-Анджелеса. Внезапно такси нырнуло влево на боковую улочку сразу за
церковью.
Проехав по переулку примерно сто ярдов, машина остановилась. Рой затормозил и заглушил мотор. Мы увидели, как Человек-чудовище повел женщину к небольшому белому зданию,
едва различимому во тьме. Он отсутствовал всего минуту. Где-то открылась и закрылась дверь, после чего Человек-чудовище вернулся в такси, которое плавно доехало до
следующего перекрестка, быстро развернулось и направилось обратно в нашу сторону. К счастью, наши фары были потушены. Такси промчалось мимо. Рой выругался, врубил
зажигание, выжал педаль газа, машина, взревев, сделала умопомрачительный разворот на сто восемьдесят градусов, несмотря на мои крики, и мы снова оказались на бульваре
Санта-Моника — как раз вовремя, чтобы заметить, как такси останавливается перед церковью Святого Себастьяна и высаживает пассажира, который быстро, не оборачиваясь,
зашагал к освещенному входу в костел. Такси уехало.
Выключив фары, Рой неслышно подъехал и остановил машину в темном месте под деревом.
— Рой, что ты собираешься…
— Тихо! — зашипел Рой. — Предчувствие. Предчувствие — это все. Этот тип такой же посетитель ночных церквей, как я хорист…
Прошло несколько минут. В церкви по-прежнему горел свет.
— Пойдем посмотрим, — предложил Рой.
— Что?
— Ладно, я сам пойду!
Рой вышел из машины и скинул ботинки.
— Вернись! — крикнул я.
Но Рой уже ушел, в одних носках. Я выскочил на улицу, снял ботинки и пошел за ним. Через десять секунд Рой был уже у дверей церкви, следом подошел я, и мы,
распластавшись, приникли к стене. Прислушались. До нас доносился голос: он звучал громко, стихал, снова делался громче.
Голос чудовища! Он торопливо перечислял жуткие бедствия, страшные преступления, ужасные ошибки и грехи, чернее мраморных небес над головой и под ногами.
Голос пастора отвечал коротко и столь же поспешно словами прощения и обещания лучшей жизни, в которой чудовище если и не возродится красавцем, то сможет обрести кое-какие
радости, раскаявшись.
И снова шепот, шепот из темных глубин ночи.
Я закрыл глаза и весь превратился в слух. Шепот, шепот. И вдруг… я замер, не веря своим ушам.
Рыдание. Горестный плач, нескончаемый, безудержный.
Одинокий человек, пришедший в церковь, человек с ужасным лицом и пропащей душой выплескивал свою громадную печаль, заставляя содрогаться стены исповедальни, церковь и
меня.