Тогда, за мастерской, и решилась вся её будущая жизнь. Именно тогда она приняла то самое решение, ставшее впоследствии раковым. Картинка увиденного так отчётливо стояла у неё перед глазами, так чётко прорисовывала все мельчайшие детали, что не давала ей покоя до тех пор, пока она не приняла решения. Эта картинка заставила её действовать быстро. Она решила провести её в свою жизнь.
Уже под вечер она нашла Женю, как самого взрослого из ребят, и потащила его за мастерскую, прихватив с собой одеяло. Ей казалось, что на одеяле будет на много удобнее. Она боялась, что если позовёт кого-то моложе, то всё получится не так, как она это видела только что. Картинка всё стояла и стояла перед глазами, она толкала её в спину, она кричала в её душу:
– Давай быстрей! Давай быстрей! Не тяни, действуй быстрее.
Она всё стояла и стояла прямо перед глазами, так чётко и понятно прорисованная, что запомнилась ей на всю жизнь. А тогда, она видела её своими глазами, так близко, близко, всю эту захватывающую картинку, что сразу поняла, девчонка стонала именно от того, что парень был почти взрослый. Она тоже должна была застонать от удовольствия…
Тот вечер действительно изменил всю её жизнь, потому что, то, что она вначале увидела, а потом и сделала вместе с Женей, ей тоже очень понравилось.
Ах, как хорошо это всё было в тот первый раз. С ней произошло именно то, что она видела в чулане, именно с ней, и ей тоже очень, очень понравилось! Навсегда! Она тоже стонала, как та девчонка, и изгибалась в руках у Жени…
Вот так всё и произошло впервые. Это было так сладостно и необыкновенно, так не похоже на всю её мрачную, холодную, одинокую, маленькую жизнь. Жизнь маленького человечка, никогда не чувствовавшего настоящего человеческого тепла, настоящей, большой Любви, ни от своих родителей, ни от подружек, ни от чужих тётей в детском доме. Никогда её сердечко не согревалось по-настоящему. Поэтому тогда ей показалось, что, то, новое чувство, которое она приняла и поняла тогда, за сараем, даст ей хотя бы чуточку радости.
С тех пор она занималась этим почти каждый день. Никогда впоследствии она не врала ни подругам, ни своим мужчинам, ни самой себе, не жаловалась на судьбу несчастной дурочки, которую заманили «в западню» и заставили отдаться за сараем. Она не делала вид, что ей было противно и гадко, всё то, чем она занималась в детском доме. Она не кривила своей душой, когда говорила прямо и честно:
– Я очень люблю мужчин и секс с ними. Я создана, чтобы радовать их красотой своего тела и своего темперамента.
Она не кривила душой, ничего не придумывая, и тогда, когда превратила это в профессию. Не врала, что занимается продажей своего тела вопреки своей воле и желанию, этой древнейшей из профессий, исключительно ради денег. Это было бы не правда. Она занималась этим и из-за денег, и из-за удовольствия. Очень полюбилось ей ещё с той, ранней юности это древнее чувственное движение тел навстречу друг другу. Ей было не только не противно, а наоборот, ей было очень приятно всегда, с того самого дня. Приятно чувствовать себя женщиной с большой буквы, способной удовлетворить вкус и запросы любого мужчины. Приятно прикосновения мужских рук к своему телу. Приятно проникновения и то удовольствие, которое она при этом испытывала. Приятно всё то сладострастие, которое каждый раз заставляло изгибаться её тело и сопровождать море удовольствия для себя ещё и стонами, и капельками пота, мелко покрывавшими её спину, нежный пушок над губами, её красивый, упругий живот. Всё то чувство, которым откликалось тело на удовольствия. Может быть, в этом была виновата её восточная кровь, или первый сеанс подглядывания? А может быть, в этом был виноват первый опыт плотского удовольствия с Женей, нежно и аккуратно превратившего её из девочки в страстную женщину с очень большим аппетитом на плотские удовольствия?
Случилось всё это очень и очень рано, ещё до появления больных девичьих дней, и стало приносить массу неприятностей. Её раннее любопытство и знакомство с интимной стороной жизни рода человеческого, которое началось в её двенадцать лет, там, за сараем, продолжалось по сегодняшний день! Тогда она чувствовала себя горячим молодым жеребцом, который скачет по равнине, задрав хвост трубой, чувствуя напор ветра и хмелея от своей раскованности и вседозволенности, которые придумала себе сама…
Она перетаскала всех мальчиков, которые были рядом, не только под лестницу, но и за сарай, и в чулан, и в мастерскую. Может быть, это был её протест против несправедливости жизни, а может быть, южный темперамент заставлял поступать именно так, но ей всё время хотелось ещё и ещё…
Она уже знала название всех своих ощущений и желаний…
Она не скрывала всего того, что с ней происходило, от девчонок и с удовольствием подробно рассказывала им о своих ощущениях, хвалясь и бравируя перед ними своими «победами». От этих разговоров девчонки стали как-то отдаляться от неё и потихоньку перестали принимать её в свою компанию за трубой или за сараем, сразу же замолкая и расходясь при её приближении. Ей даже стало казаться, что главным объектом для их обсуждения и детских сплетен, была именно она. Вот почему она ещё тогда поняла, что такое есть подружки и старалась в дальнейшей своей жизни их не заводить вовсе.
Может быть, именно подружки и помогли в один прекрасный день её разоблачению, подсмотрев и «настучав» учителям. Учителя застали её с очередным мальчиком за сараем и даже выставили на общее обозрение, стыдя и позоря перед всем детским домом на линейке. Общественный позор дела не изменил, тогда учителя стали устраивать на неё настоящую ночную охоту. Они охотились на неё целенаправленно и все по очереди. Закончилось всё это очень неприятным событием с молодым воспитателем, у которого наступила очередь на ночное дежурство и которого она затащила под лестницу…
Скандал получился грандиозный. Воспитателя уволили, в детский дом вызвали её мать и стали думать всем учительским педсоветом, что с ней делать? Мать отреагировала очень просто и в предложенный обморок не упала. Она просто забрала её из детского дома. Было ей тогда уже тринадцать лет и количество мужчин за спиной, перевалившее где-то за тридцать.
Мать привезла её домой, в коммунальную квартиру, в которой у неё была одна небольшая комната. Комната была узкая, длинная и тёмная, потому, что единственное, узкое и грязное окно, выходило прямо на соседнюю серую стену с потёками. Стена стояла так незыблемо и мощно, так совсем рядом с окном, что давила собой не только на комнату, но и на любого входящего в неё.
Обстановка в комнате красноречиво показывала благосостояние хозяйки. Вдоль одной её длинной стены выстроился двухстворчатый шкаф, который мать называла шифоньер. Шифоньер был с одной узкой дверцей и второй широкой. Широкая дверца была украшена мутным зеркалом и отражала в себе старый клеёнчатый диван, стоявший напротив. Диван был даже не старый, а старинный, как прадедушка, такой, жизнью потрёпанный вид он имел. С высокой спинкой, увенчанной полочкой с вышитой салфеткой и уставленной слониками, этот диван и стал прибежищем Насти на то немногое время, которые она прожила с матерью. За шифоньером следом, ближе к окну, стояла материна кровать, застеленная вязаным покрывалом и заваленная целой горой, целой пирамидой подушек, от очень большой внизу до маленькой «думки» на самом верху. Сверху гору прикрывала такая же вязаная накидка, по краю украшенная вязаными рюшами.
За кроватью остаток пространства был занят этажеркой. Этажерка была украшена белой бумагой, вырезанной дырочками. Одна полки была уставлена шкатулками разной величины, с наклеенными на них ракушками. В самом центре крышек шкатулки были разукрашены фотографиями каких-то известных в сороковые годы артистов, с сердечками и голубочками. Ещё на этажерке стояло три книжки, тоненькие и ободранные. Остальные полки были заставлены флаконами из-под духов, как пустыми, так и наполненными разным количеством жидкости. Там же стояли круглые коробочки с пудрами и лежали тюбики помады. Это было их законное место, очень удобное для матери. Она привычно плюхалась своим большим задом на кровать, отчего кровать жалобно скрипела, протягивала руку в промежутки между прутьями кроватной спинки и чётко брала нужную ей помаду, даже не глядя. Так же, не глядя в зеркало, она привычным жестом вставляла помаду между плотно сжатыми губами и несколько раз проводила по ним, после чего растирала помаду губами одна об другую и клала обратно на то же место, где и взяла. Ни разу не оказывалось, при этом, что мать накрасила губы криво. Это умение поразило Настю с первого дня. С тех пор она всегда старалась подсмотреть за этим необычным процессом.