— Подумать. Здесь никого не бывает. За все эти годы ни души не видела.
— А о чем ты думаешь? — спросил Исмаил. — В смысле, когда приходишь сюда. О чем думаешь?
— Ну, не знаю… Обо всем. Просто место такое… где можно подумать.
Исмаил лег, положив голову на руки, и посмотрел в расщелину на дождь. Дупло отгораживало от внешнего мира. Исмаилу казалось, что здесь их никто бы не нашел. Внутри ствол блестел и отсвечивал золотым. Удивительно, до чего много зеленоватого от листвы света проникало сюда. Капли дождя эхом отдавались под шатром листьев, барабанили по папоротнику, вздрагивавшему от каждой капли. Дождь создавал ощущение еще большей уединенности — ни один человек не зайдет сюда, ни один не отыщет их в дупле дерева.
— Ты уж извини за тот поцелуй на пляже, — сказал Исмаил. — Давай забудем об этом. Как будто ничего и не было.
Хацуэ ответила не сразу. Это было так похоже на нее — отвечать не сразу. Исмаил всегда испытывал потребность что-то сказать, даже если слова давались ему с трудом, однако Хацуэ, казалось, свойственно было молчание особого рода, какого сам он в себе не чувствовал.
Она взяла шляпу и стала смотреть на нее.
— Не стоит извиняться, — ответила она, смотря в землю. — По-моему, просто не за что.
— Я тоже так думаю, — согласился Исмаил.
Хацуэ легла на спину рядом с ним; на лице ее заиграли зеленоватые блики. Исмаилу захотелось прижаться к ее губам и оставаться так вечно. Теперь он знал, что может сделать это без всяких сожалений.
— Как ты думаешь, в этом есть что-то дурное? — спросила его Хацуэ.
— Другие так думают, — ответил Исмаил. — Твои подруги, например, — прибавил он. — И твои родители.
— Твои тоже, — ответила Хацуэ. — Мать и отец.
— Твои все-таки больше, чем мои, — возразил Исмаил. — Узнай они, что мы здесь, в этом дупле вместе… — Он тряхнул головой и усмехнулся. — Твой отец наверняка прирезал бы меня. Разрубил бы на тысячу маленьких кусочков.
— Может, и нет, — ответила Хацуэ. — Но рассердился бы не на шутку, это уж точно. На обоих, за то, что мы тут делаем.
— А что мы такого делаем? Просто разговариваем.
— Все равно, — не соглашалась Хацуэ. — Ты ведь не японец. Да и я тут с тобой одна.
— Ну и что, — возразил Исмаил.
Они лежали и разговаривали; так прошло полчаса. Потом они снова поцеловались. Целоваться в дупле было приятно, и они целовались еще полчаса. Снаружи шел дождь, они лежали на мягком мхе; Исмаил закрыл глаза, глубоко вдыхая ее запах. Он решил, что никогда еще не был так счастлив, и его пронзила легкая грусть — то, что он испытывает сейчас, ему больше никогда не испытать, никогда в жизни.
Глава 9
Исмаил сидел в зале, где шел суд над мужем Хацуэ, обвиняемым в убийстве. Хацуэ разговаривала с Кабуо; Исмаил поймал себя на том, что наблюдает за ней, и отвернулся.
Перерыв кончился, вернулись присяжные заседатели, судья Филдинг, и к месту дачи свидетельских показаний прошла мать Карла Хайнэ. Несмотря на десять лет жизни в городе, она так и осталась фермерской женой: тучная, увядшая женщина с обветренной кожей. Усевшись, Этта поправила свой пояс, так что послышался хруст и шелест ее нижнего белья из плотного нейлона; бандаж, поддерживающий спину, Этта купила в магазине Лотти Опсвиг по рецепту врача из Беллингема — она страдала от ишиаса, приобретенного за годы работы на ферме. Двадцать пять лет она выходила в любую погоду, работая рядом с мужем, Карлом-старшим. Зимой, когда изо рта вылетал пар, она надевала сапоги, пальто, а голову обвязывала шарфом, затягивая узел под тяжелым подбородком.