Молодых расселили в разных углах, стерпится – слюбится. Но не стерпелось. Петух оказался законченным садистом, без надежды на исправление. Через неделю курочку депортировали на берег, а Пусю стали прогуливать на воздухе, чтобы привыкал к обществу.
Там он и встретился с Усачёвым. Чем не понравился кочегар злобной птице, остается загадкой, но каждый раз, завидев Бориса, петух с разбега бросался в атаку и, обычно, поле битвы оставалось за ним.
– Чёртов камикадзе! – злился Усачёв и убирался подальше от монстра.
Однажды петух исчез. Утром его не оказалось в чекерской. На палубе тоже не было. Не было нигде. Потом выяснили, что Усачев ночью выбросил птицу за борт. Сам проболтался:
– И за борт его! В набежавшую волну…
Выбросить в море живую тварь – большой грех для моряка. За это капитан списал Усачёва в ближайшем порту.
– Нет в жизни счастья, – жаловался нетрезвый кочегар. – Стенька Разин аж целую княжну в расход пустил! И ничего, как с гуся вода. А тут из-за драного петуха такую историю раздули!
– Княжна и петух, как говорят в Одессе, это две большие разницы, – ответил Леша Хатан. – Уж лучше бы ты его сожрал!
Так на пароходе «Ярославль» освободилось штатное место котельного машиниста.
3. Кочегар дальнего плавания
Я увидел его первым. По Южному пирсу, лавируя между погрузчиками, шел человек, в сером костюме, при галстуке и в ковбойской шляпе. В одной руке он держал чемодан, другой поправлял на носу темные очки. Пока ковбой шагал по трапу, я успел оценить наклейки на его чемодане: «Paris – London – Magadan».
– Здравия желаю, начальник, будем знакомы! Валера Лалетин, кочегар дальнего плавания.
Лалетин шутливо козырнул двумя пальцами и опустил чемодан на мокрую палубу. Послышался хрустальный звон. Народ вокруг оживился.
Я не был начальником. Я был вахтенным матросом. При исполнении, с красно-белой повязкой на рукаве. Через много лет мы снова встретимся с Лалетиным на другом судне и он скажет: «Уже тогда я предвидел твой карьерный рост!»
– Хайло, леди и джентльмены! – Валера актерским жестом приподнял ковбойскую шляпу и увидел знакомое лицо: – Борька, Усач, ты?! Живой ещё?
– Живее всех живых, – хмуро ответил опальный кочегар. – Тебя мне на замену прислали. Не дали до весны дотянуть. Ты-то как сюда?
– Сам не знаю, – ответил Лалетин. – То ли за политику, то ли за любовь.
– Видок у тебя под кренделя! – ехидно заметил Усачёв. – В таком прикиде кочерёги не форсят.
– Это, Боря, с кем поведёшься… за то и пострадал.
Лалетин поздоровался с каждым за руку и угостил всех «беломором». Зажигалка у него была примечательная, самодельная, из патрона от трехлинейки.
– Встретились, как в море пароходы, – Усачев подхватил чемодан, – и разошлись, как в поле корабли… Проставляешься?
– Это потом, сначала к деду. Он кто?
– Догонашев, татарин. Второй механик тоже татарин, но гораздо лучше.
– Хорошая компания, – сказал Лалетин. – Ну, веди до хаты.
4. Мосин против Арисаки
Кочегар дальнего плавания, Валерий Лалетин, сразу пришёлся ко двору. Он был балагур, с хорошим лёгким характером.
В первый же день, на «разводке», Валера заявил:
– У меня руки золотые: точить могём, сверлить могём, строгать могём, только крышу крыть не могём – боимся упадём!
Дед подозрительно фыркнул:
– Ещё один клоун нарисовался. Цирк на воде!
– Кто служил на флоте, тот в цирке не смеётся, – ответил Лалетин и жестом фокусника выдернул из кармана зажигалку – отполированный до зеркального блеска винтовочный патрон. Валера держал свой снаряд двумя пальцами за донышко гильзы. Через секунду фитиль сам собой вспыхнул.
Машинист Осипов невозмутимо сказал:
– Усачёв мог, например, пёрнуть десять раз подряд.
– У меня на это духу не хватит, – засмеялся Лалетин. – А вот мой примус осечек не дает. Как винтовка Мосина. С кем на спор, на интерес?
Наглая самоуверенность кочегара задела фронтовика Догонашева. Дед потёр блестящую лысину, набычился и перешёл на немецкий:
– Зер гут, Валера, – стармех впервые назвал Лалетина по имени. – Твоя трехлинейка, против самурайского качества!
Дед вынул сто-йенную японскую зажигалку. Такие зажигалки были у многих и славились безотказностью. Горели на ветру и потребляли любое горючее, от одеколона до солярки. Приз назначили традиционный – полбанки белой. Расчет – немедленно. Последнее условие особенно понравилось машинистам.
– Если по-честному, нужно залить зажигалки одинаковым бензином, – вставил своё замечание Паша Сенчихин.
– Предложение отклоняется, – парировал предпрофкома, он же второй механик. – Каждый двигатель должен работать на своем горючем.
Второй механик разбирался в моторах и спорить с ним не стали. Лалетин спросил только:
– Запаливаем сходу или с задержкой?
– Давай по-простому, без этих вывертов, – ответил бывалый разведчик.
Рефери назначили справедливого Лешу Хатана. Бойцы вытерли ладони ветошью и состязание началось.
– Винтовка Мосина против японской «Арисаки», – объявил Хатан и рубанул воздух ладонью:
– Ррр-аз!
Вжик! Чирк. Загорелись два огонька.
– Два!
Вжик! Чирк. Зажигалки сработали одновременно.
– Три!.. Четыре!.. Десять!.. Двадцать!.. Тридцать!
Дед вытер лысину ветошкой. Валера в паузе нервно закурил. Пальцы его подрагивали.
– Тридцать один!
Вжик! Чирк. Горят обе. Болельщики втайне желали победы Лалетину. Знали, за ним не заржавеет.
– Тридцать девять!
Вжик! Чирк.
– Уффф! – выдохнул дед.
Его зажигалка высекла трескучую искру, но фитиль ответил лишь слабым дымком. Вжик! Вжик! Японское качество уступило надежной русской трехлинейке.
Чирк! Лалетин запалил свой примус в победный сороковой раз.
Договор дороже денег. Пока публика поздравляла кочегара, отстоявшего честь русского оружия, стармех вернулся из каюты с пол-литровой банкой спирта.
– Разведённый, Рашид Музагитович? – осторожно спросил его токарь Широков.
– Еще чего, портить продукт! Давай, организуй пару селёдок, луковицу и хлебушка.
Через полчаса Сенчихин с Осиповым уже горланили песню про то, как самураи задумали перейти границу у реки, а наши веселые танкисты были решительно против этого.
– Ты не очень-то задавайся, – сказал Лалетину электрик Хатан. – Дед не злопамятный, но память у него хорошая. Завтра быть тебе под плитами и в мазуте по самую маковку.
Предсказание одессита сбылось в точности.
5. Банный день
Вечером, в четырёхместной каюте кочегаров, при стечении народа, Лалетин рассказывал свою историю:
– Знаете пароход «Альбатрос»? Классный лайнер, мечта маримана, японский линейщик. Неплохие заработки, зачистки, крепёжки, валюта. Я при деле, точить-варить умею, веду себя тихо, правила поведения советского моряка свято блюду.
Однажды пришли мы в Находку, оформились таможней, встали к причалу. Народ – кто куда, меня определили на пожарную вахту. Делать нечего, на берег ходу нет, настроение – ниже ватерлинии.
– А как насчёт этого? – Осипов звонко щелкнул себя по горлу.
– Можно, если осторожно, – ответил Валера. – Компании не было, так что затеял я постирушки. Банный день себе устроил.
Выхожу, значит, из душа. Сияю, как тульский самовар на выставке. С голым торсом и с полотенцем на талии. Гляжу – на траверзе знакомая чудачка. Поначалу удивился – она в продуктовом магазине работает. У нас, на Второй Флотской. Светланой зовут. Стоит в дверях комиссарской каюты, прислонилась бедром, косяк греет. А бедро, ух! И высокий интеллект.
Валера изобразил округлое движение у груди.
– Улыбается и взгляд такой, с прищуром, сквозь ресницы! Ну, поздоровались. Я говорю с подначкой:
– Как насчёт колбаски отвесить?
– Вам докторской, любительской или молочной? – спрашивает Света профессионально.
– После баньки, хорошо бы сто грамм и огурчик, – наглею я.
Она мне этак культурно:
– Так жрать хочется, что и переночевать не с кем? – и смеется: – Моего комиссара во Владик вызвали. По делам. А я сюда, на такси. Вот и разминулись.