– Ты ей посоветуй меньше ликера в кофе наливать, – вздохнул Олег, – ну и бред!
Бред или не бред, но Наденька никогда не ошибалась. Прослышав о редкостной оценщице, в салон повалили как те, кто хотел продать, так и те, кто желал купить раритетные вещи. Хозяин живо прибавил Надюше денег, и они с Лешкой слегка расправили крылья, высунув нос из нищеты.
Однажды к Наде явился странный посетитель. Парень примерно лет двадцати, одетый в грязные джинсы, рваную кожаную куртку и высокие, почти до колен, ботинки на шнуровке.
– Гляньте‑ка, – выложил он перед ней серебряный портсигар с красивым вензелем.
Наденька взяла в руки вещичку и почувствовала головокружение, как всегда, откуда‑то из сероватого тумана выплыла картинка, и девушка услышала голос, четко сообщивший дату – 1800 год. Но потом началось нечто непонятное. Перед глазами замелькали тени, послышались взрывы, полилась кровь, она растеклась по крышке так явственно, что Надя выронила серебряный портсигар на стол. Ее и раньше посещали подобные видения. Иногда появлялось изображение старух с подсвечниками в руках, мужчин и женщин, один раз перед глазами развернулась целая драма. Высокий парень в железной каске бросает на кровать тело только что убитой им женщины и начинает сгребать в огромный темно‑серый мешок безделушки, стоящие на каминной доске.
Но так четко ей еще никогда ничего не мерещилось. Кровь выглядела пугающе натуральной, пахла приторно, отвратительно… Потом раздался взрыв. Надюша увидела взметнувшиеся вверх комья земли, ощутила сырой запах, почувствовала толчок в спину, упала в грязь… В голове невесть откуда прозвучала фраза на немецком языке, словно кто‑то произнес:
– O, mein Gott, ich bin Klaus, ich sterbe, Ursula, Kinder…
– Вам плохо? – озабоченно спросил парень.
– Душно тут, – ответила бледная Надюша.
– Может, я попозже зайду? – поинтересовался клиент.
– Да, – пробормотала Колпакова, – через полчасика.
В голове у нее продолжали метаться образы. На этот раз другие. Ночь, вернее сумерки, лезвие лопаты, вспарывающее грунт, скелет в рваных серо‑зеленых лохмотьях, руки, жадно роющиеся в остатках одежды. Потом снова удар, и вот она лежит лицом в сырой глине, в голове опять звучит голос:
– Боже, я Федор, я умираю, Ленка, дети…
Быстро надвигающаяся чернота ударила по глазам. Придя в себя, Надя позвонила одной из своих подруг, преподававшей в школе немецкий язык, та немедленно перевела ей фразу:
– О, мой бог, я Клаус, умираю, Урсула, дети…
Через полчаса посетитель вновь поскребся в кабинет.
– Вещь имеет определенную стоимость, – сообщила Надя, потом, почувствовав надвигающуюся дурноту, быстро добавила: – Хочешь мой совет? Не завышай цену, побыстрей избавься от портсигара.
– Куда спешить? – удивился паренек. – Экие вы хитрые, отдай редкую вещь за бесценок!
Надя с трудом поборола видение и тихо пробормотала:
– Уж извини, ты вправе думать, как хочешь, но на этом портсигаре крови много. По крайней мере двоих из‑за него убили, немца Клауса и русского Федора. Одно горе от него, побыстрей отдай, а еще лучше – подари. Примета есть такая, коли вещь, на которой лежит проклятье, с доброй душой, не жалея, отдать, то злые чары развеются. Только я не верю в это, избавляйся от портсигара поживей.
Парень посерел, потом тихо спросил:
– Про Федьку откуда знаешь?
Надя тяжело вздохнула:
– Ничего ни про кого не знаю. Впрочем, у него жена Лена и дети.
Сдатчик портсигара разинул рот:
– Точно, Ленка и двое пацанов.
– Его убили из‑за этого куска серебра, – тихо пробормотала Надя, – а до этого он его из земли вынимал.