«Советская армия. Этих – туда, того, в гробу, – оттуда. Круговорот воды в природе, – подумал капитан. Он посмотрел на новобранцев. – Может, и из этих кто тоже назад в цинковом гробу приедет…»
– А может и нет, – нарушив тишину, вслух сказал он, отвернулся и, глядя вперед на дорогу, не оборачиваясь, произнес: – Водка есть?
Призывник Мурчик, одетый в старый, с обтрёпанными рукавами, красный, руками матери связанный свитер, с удивлением посмотрел на капитана, промямлил: «А? Не-а!» – и, сконфузившись от собственной лжи, стал усиленно смотреть в окно.
Другой призывник – наряженный в сильно поношенные, лет двадцать тому назад бывшие модными пиджак и брюки клёш, двадцатичетырехлетний Игорь, по кличке Торчок, явно чувствовавший себя среди призывников старшим, хотя от выпитого вчера на своих проводах литра самогона и очень плохо, вальяжно развалился на сидении, и сделал удивлённое лицо. Картинно разведя в стороны руки, он с лёгкой развязностью продекламировал:
– Водка? Товарищ майор, какая водка, о чём вы?
При слове «майор» капитан было оживился, но, вспомнив, что он ещё не майор, поправил: «Капитан», – и полез в карман за сигаретами.
Закурив и глядя вперед, он выпустил дым аки змей (Мурчику показалось, что и через уши) и, не вынимая сигареты изо рта, сказал:
– Вот портфель, – он взял свой желтый портфель, открыл и поставил на сидение возле себя, – сложите сюда всё спиртное, какое у вас есть. Всё! На сборном пункте обыщут и всё равно заберут. Пропадёт, а жалко! А так, после обыска, почти, – капитан выделил слово «почти», – почти всё заберёте назад. Здесь, в автобусе, и выпьете. Понятно? – капитан обернулся и, шевеля губами так, что сигарета в углу рта как шлагбаум задвигалась вверх-вниз, добавил. – Но за это доброе дело мне с каждого по бутылке. Идёт? – и он внимательно осмотрел всех по очереди. – Комиссионные.
Сказав так и проследив за реакцией на эти слова, капитан отвернулся и начал смотреть на дорогу, на обочине которой стоял жёлтый грязный каток, а между ним и кучей лопат лежали на земле загорелые люди в оранжевых безрукавках – ожидающие, когда привезут асфальт дорожные рабочие. Торчок расплылся в улыбке:
– Товарищ капитан, конечно идёт! О чём базар, всё ясно! Давай, мужики, всю водку сюда! – и, достав свою собственную литровую бутылку с самогоном, мутности ну просто удивительной, он сунул её в капитанский портфель.
Поглядев на лунный самогон, капитан брезгливо съёжил лицо и отвернулся. Заметив это, Торчок выхватил у Васи бутылку с коньяком и с заискивающей улыбкой протянул её капитану:
– Товарищ капитан, а коньяк вам подойдёт?
– Подойдёт, – глядя в окно и жуя сигарету, бесцветным голосом ответил капитан.
Водка, самогон, пиво и коньяк быстро перекочевали из призывничьих котомок в капитанский портфель, но всё не влезло. Приятно удивлённому капитану пришлось доставать матерчатую сумку. Наполнилась и она. Капитан удовлетворённо хмыкнул.
После часа скучной езды по однообразной проложенной среди полей дороге, за окнами замелькали частные дома, ворота организаций и убогие советские магазины – автобус въезжал в областной центр. Призывники с интересом крутили головами по сторонам – в областном центре им доводилось бывать нечасто.
Едва разминувшись с автокраном на перекрёстке, перед которым на светофоре одновременно горели зелёный и красный огни, автобус за зданием автовокзала повернул налево и подъехал к воротам с нарисованными на них большими красными звездами – областному военкомату. Возле ворот кишела, визжала, шуршала, подпрыгивала и приседала очень оживленная и не совсем трезвая толпа, в основном состоящая из невест находившихся уже за воротами новобранцев и оставшихся пока на гражданке их приятелей. Каждый въезжающий и выезжающий автобус встречался ими дружным визгом, криками и бросанием под колеса.
Водитель резко затормозил у ворот и даже удивился, что никого не задавил. Он посигналил. Толпа, перекрикивая автобусный сигнал, завизжала и заулюлюкала. Новобранцы-пассажиры оживились, высунулись из окон и, пока ворота оставались закрытыми, перебрасывались с окружением фразами типа: «Ух-ты, какая!» – или – «Ух, у тебя какие!»
Водитель посигналил ещё. Ворота открылись, автобус заехал, тут же развернулся и остановился у широкого асфальтированного плаца.
– Приехали, сборный пункт, – сказал капитан и погладил портфель, – берите вещи и пошли. Быстренько, быстренько!
Все «быстренько» вышли из автобуса и осмотрелись, щурясь от яркого солнца.
– Будьте тут, я пойду доложу, – сказал капитан, рискуя вывихнуть челюсть, зевнул и пошёл в сторону крытого шифером двухэтажного здания – штаба.
Мурчик провёл взглядом капитана, посмотрел левее, протёр глаза и толкнул локтем стоящего рядом Игоря.
– А?
Мурчик вытянул перед собой указательный палец и с выражением сказал:
– Гля, красавцы!
Игорь глянул.
На огромном расчерченном белыми линиями плацу, заваленном рюкзаками, спортивными сумками, мешками и другим походным скарбом, шлялись в разных направлениях стриженные под ноль парни в каких-то диковинных маскарадных костюмах. Их было сотни три-четыре, а может быть и больше. Рваные фуфайки, куртки, подрезанные ножом штаны, дырявые майки… Карнавал голодранцев. Курили все, дым стоял коромыслом. Многие были пьяные, многие пьяные очень. Некоторые валялись прямо на асфальте, среди вещей, потрясая окружающих живописностью и разнообразием поз. Немногочисленные доставившие их сюда из районных военкоматов сопровождающие офицеры криком и матом пытались наводить порядок, но на них почти не реагировали.
– Балдёжь! – оглядевшись, кивнул Игорь.
– А туда посмотри! – сказал Мурчик.
Напротив примыкавшего к плацу четырёхэтажного здания начинался сразу от асфальта и продолжался почти до забора смежного с военкоматом кожно-венерологического диспансера небольшой импровизированный скверик. В скверике велась оживлённая перепалка между худым офицером, стоящим перед расположенными уступом, как в кинозале, лавочками и тремя десятками пьяных призывников, одетых кто во что, как зря стоявших, сидевших, лежавших и валявших дурака на них, возле них и под ними.
– Куда смотреть?
– Вон, левее. Где лавки.
Перед лавочками стоял худой и долговязый старший лейтенант и, вскрикивая: «Вот, видите, видите!» – с трудом поддерживал в вертикальном положении пьяного, всё норовящего упасть, расхристанного, стриженого «под ноль» детину.
Детина был около двух метров ростом, небритый, с глазами, как у быка, в тельняшке и похожей на фуфайку стёганой болоньевой куртке с вырванными с мясом рукавами. Пьяно ухмыляясь, он крепко держался с одной стороны за старшего лейтенанта, отчаянно борющегося с приступами тошноты, а с другой – за безобразно пьяного и старательно обрыганного чем-то похожим на борщ толстяка в жёлтой детской шапочке-панамке, короткой оранжевой болоньевой, не его размера, курточке и вылезшей одной полой из сползающих, с расстёгнутой ширинкой, штанов, цветастой рубашке без пуговиц. Этот толстяк, являясь причиной тошноты лейтенанта, стоял на одной ноге и, держимый за воротник детиной, страстно, периодически проплёвываясь и шатаясь, буровил нечто несуразное, перед собой по балетному выводя кренделя рукой. Его тирада состояла из произвольного набора гласных звуков, с преобладанием звука «ы»:
– Аы уы иы ыы…
Детина, соглашаясь с ним, тряс губами.
– Вот, видите, видите! – кивая на них головой, страдал лейтенант.
Оборванцы на лавочках смехом подтверждали, что видят.
Вдруг, прервав тираду, толстяк шумно перевел дух, сказал: «Ы! Ыык!» – и на выдохе начал блевать, тупо глядя перед собой и в паузах между сокращениями желудка с огромным облегчением выговаривая звук «О».