В Перестройке. 1987—2000
Из дневниковых записок
Галина Сафонова-Пирус
© Галина Сафонова-Пирус, 2021
ISBN 978-5-4474-7964-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В Перестройке. 1987—2000
Дневниковые записки
Предисловие
В конце восьмидесятых годов прошлого века в стране стали происходить значительные перемены, которые потом назовут Перестройкой. Конечно, они касались каждого из нас и я, привыкшая вести дневниковые записки с четырнадцати лет, продолжала делать это и в те годы. Допускаю, что, наблюдая всё слишком «близко», мы с мужем не всегда делали правильные выводы, – «Большое видится лишь на расстоянье» – но то было наше восприятие свершавшегося и, возможно, кому-то это будет интересно.
ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ
Уже второй год Горбачев1 ездит по стране, в другие государства, и нам интересно слышать его живую речь, видеть улыбчивое лицо, несравнимое с теми напряженными, «изношенными масками», которые были на экранах телевизора до него. И он для нас – тот самый свет, который «в конце тоннеля».
…Летучка. У моего начальника Афронова лицо красное, напряжённое:
– Зачем надо было в эфире упоминать Качанову (моему мужу) о загрязнении Десны и мусорных кучах города?
И зло смотрит на меня, режиссера, потому, что автора на летучке нет.
– Ну и что? – смотрю и я на него, – Горбачев призывает…
– Горбачев в Москве, – прерывает, – а мы – здесь.
И отмечает лучшей передачу недели, в которой поэтесса и редактор молодежных передач Ницкая спрашивает у пятилетней девочки: «Ты рада, что твоя мама – делегат Областной партийной конференции?» О-о!.. Отмечают и очерк «Сто пятьдесят лет фабрике имени Коминтерна» за находку режиссера, – вставила эпизод из фильма тридцатых годов: актриса идет по цеху и поет: «В буднях великих строек…»
– Хорошо-о! – хвалит начальник.
А я… а во мне опять: потерянные годы на этом телевидении. И слезы – вот-вот…
…Вчера в Доме политпросвещения для «узкой общественности» был закрытый показ фильма «Покаяние»2, но вначале – лектор:
– Варлам – где-то Берия, где-то – Сталин,3 его усы…
Думал, не поймем?.. Есть отличные эпизоды: очная ставка Сандро и Михаила; Немезида, которую гэбист 4тащит в кусты; обезумевший от пыток Михаил с его ответом следователю: да, он шпион и ему было дано задание прорыть тоннель от Бомбея до Лондона; сон Нины: они с Сандро бегут по улицам, по полю и всюду за ними на машине – хохочущий, побеждающий Варлам; и снова – они, но уже зарытые в землю… и только их еще живые головы – на вспаханной земле, и обреченные взгляды.
…Пять часов делала запись спектакля и вымоталась!..
Стою на остановке, жую яблоко, – мой оператор Саша Федоров принес аж целый мешочек из своего сада. Но вот подходит мужичок лет тридцати пяти в очках, в шляпе, лицо мелкое, худое, напряженное:
– Дайте яблочка, – смотрит хмуро: – Ничего сегодня не ел…
Когда вошла в троллейбус, подумалось: «Хотя бы не подсел!». Но как раз рядом и сел, заговорил: он – экскаваторщик шестого разряда, проработал на Севере двенадцать лет, хорошо зарабатывал, но вот потянуло на родину:
– Человек должен домой возвращаться, просто обязан, – хрустит яблоком: – Но вот, сменил здесь много мест работы, а сейчас опять хоть уходи! По две недели ничего не делаю, а зарплата идет. А зачем мне эти деньги? Я же хочу честно: заработал – отдай положенное, а не заработал… – Кусает яблоко, вяло жует: – Но начальник говорит: «Не уходи. Хочешь, еще больше платить буду? Я ж на тебя положиться могу. Ты, когда нужно, все хорошо сделаешь». – И вдруг повышает голос: – Да. Сделаю. Умру, но сделаю, если обещал. – На нас оглядываются, и он замолкает, смотрит в окно, а потом резко взмахивает рукой с искусанным яблоком: – Помощник мой ни-и-и черта не умеет! А получает семьдесят процентов от моего оклада. Говорю начальнику: да не нужен он мне! Нет, не убирает. По инструкции, видите ли, положено. – Снова замолкает. Но опять: – Когда пришел к нему устраиваться, то он сказал: «Видишь тот экскаватор? Отремонтируешь – возьмем». Ну, я и отремонтировал. Без всякой помощи. – Опять говорит громко, с нарастающей болью и на нас снова посматривают, а он, словно не замечая этого, громко возмущается: – Ни столовой рядом, ни обедов не привозят. Как собаки! – И вдруг бьет себя кулаком по колену: – Девчонка-контролер весь день на холоде работает! – Смотрю на его руки: в царапинах, мозолях, большой палец сбит, остальные скрючены, как в судороге. И он замечает мой взгляд: – Думаешь, грязные? Да нет, вообще не отмываются. – Подносит яблоко ко рту, но опускает руку: – Так вот… девчонка эта целыми днями на холоде и сегодня аж посинела вся. А у нее, между прочим, через два дня свадьба. Свадьба у нее! – выкрикивает с болью. – Ведь простудиться может на всю жизнь, а он… – Закашливается, молчит с минуту, а потом негромко продолжает: – А он не может ей даже будочку поставить возле ворот, чтоб теплей ей было и только все: «Давай, давай»! – Опускает голову, с минуту сидит, покусывая яблоко. – Ладно уж мне… Я двенадцать лет на Севере оттельпужил и сейчас на своем экскаваторе без окон работаю. Пальцы, думаешь, отчего не разгибаются? От холода. К рычагам приросли… Так вот, ладно – я, а ей за что все это? – снова выкрикивает и на нас опять оборачиваются. – Говорю сегодня начальнику: «Чтоб будку к зиме поставил! По-ста-вишь! Ты меня знаешь»!
И искусанное яблоко повисает у меня перед глазами, зажатое в кулаке, а потом медленно опускается вниз. Но уже подъезжаем к моей остановке, надо выходить. Он замечает это, с сожалением поднимается:
– А на родину человек должен возвращаться, – словно закругляет свой рассказ. – Нельзя без родины, без родных. Надо кого-то ругать, кого-то любить.
Выхожу из троллейбуса, оглядываюсь: через забрызганное стекло вижу улыбку… нет, гримасу на его маленьком издерганном
…По просьбе друга-художника муж начал писать статью для «Рабочего» о том, что в Худ фонде некоторые художники занимаются только тем, что на «производстве» бюстов Ленина5 заколачивают большие деньги, а сегодня приходит мрачный:
Платон. (Каченовский Борис Платонович (1937—2017)
– Получил щелчок по носу. – И рассказывает: – Попросил у секретаря Союза художников, чтобы подготовил данные о зарплатах, а он, дабы выиграть время, сказал, что этот список бухгалтерия сможет показать только через три дня. Хорошо, через три, так через три. Прихожу сегодня, а он: «Вот Вы в прошлый раз предъявили мне свое журналистское удостоверение, а сегодня я Вам – своё». И показывает книжечку члена Обкома партии. «Я знаю об этом», – отвечаю, а он опять: «А раз знаете, то я бы посоветовал вам вначале выяснить свои отношения с редакцией», мол, станет ли она печатать статью? Какая сволочь!
Но все же сел её дописывать и теперь, если «Рабочий» её не напечатает, думает послать в центральные газеты с названием: «Под башмаком у корысти».
…Сегодня ровно год, как обрушилось на нас это бедствие – авария на Чернобыльской атомной станции6. Помню, как несколько дней спустя, когда наш собкор ехал из облученной Красной горы7 и на посту его машину проверили дозиметром, то радиация превышала норму в двадцать раз. Помыли чем-то – вошла почти в норму, но после этого у Володи несколько дней кружилась голова и давило в висках. Да и меня качало, быстро уставали нервы, и было одно желание: забиться в уголок, свернуться калачиком и лежать, лежать.
Чернобыль… Только спустя несколько дней сообщили нам в программе «Время»: в радиусе тридцати километров от аварии все жители вывезены; восемнадцать человек, пожарники, тушившие атомную станцию, погибли от облучения, а тринадцать – в тяжелом состоянии. Да, были мы напуганы и не знали, что можно есть, чего нельзя пить? И желтоватые пузыри на лужах после майских дождей казались зловещими. Вот несколько моих записей тех дней:
«Приехали в Красную гору ученые из Ленинграда замерять радиоактивность, направились в близлежащие деревни и возвратились, – испугались, что очень высокая. А рассказывала об этом Лида, наша проявщица, у неё там сестра живёт.»