Я похолодела и схватила Котика за руку.
– Пошли скорее!
– Нет, – начал сопротивляться плохо протрезвевший парень, – не хочу.
Я попыталась спихнуть его с подоконника, но щуплый с виду Котик оказался просто твердокаменным, он даже не пошевелился.
– Лампа Андреевна, – прогремело со ступенек, – и чем вы тут занимаетесь?
Я быстро набросила на Котика одеяло и, сладко улыбнувшись, ответила:
– Нина Ивановна? У вас бессонница?
Председательница правления, тяжело дыша, взобралась на площадку.
– Совсем плохая стала, думала, один пролет быстро пройду, чего лифт вызывать, ан нет, кое‑как вползла! К Чеботаревым ходила, опять Михалыч супругу бил! В следующий раз милицию вызову. Сегодня уж хотела в отделение звонить, только жена попросила этого не делать, посадить могут!
– И поделом ему! – воскликнула я. – Нюра‑то какая странная, ее лупят, а она муженька жалеет.
Нина Ивановна покачала головой:
– Всякое случается у людей, вы‑то зачем на лестнице?
Я открыла было рот, но тут Котик вскочил во весь рост, одеяло свалилось на пол.
– Мама! – взвизгнула председательница. – Он голый! Ой, какой ужас!
На мой взгляд, женщине, прожившей много лет в законном браке, не стоит столь пугаться при виде обнаженного мужика.
Котик секунду постоял молча, глядя в наливающееся синевой лицо главной сплетницы нашего дома, потом понесся по ступенькам вниз. Я невольно залюбовалась парнем, все‑таки занятие танцами замечательно отражается на человеке. Большинство из нас весьма неуклюже ковыляет по ступенькам, Котик же бежал, изящно вытягивая носок, он словно летел над ступеньками, как принц в «Лебедином озере». Кто смотрел, должен помнить, в этом балете есть восхитительное па‑де‑де. Музыка просто завораживающая: трам там, трамта‑там…
– Ну Лампа Андреевна, – наконец ожила Нина Ивановна, – как только не стыдно, да…
Но я, стряхнув с себя мелодию Петра Ильича Чайковского, вскочила в лифт и нажала на кнопку с цифрой «один». Как бы обезумевший Котик не вырвался голым и босым на февральскую улицу, замерзнет же, дурачок!
Вниз я приехала очень вовремя. Лифтерша, выставив перед собой спицы, верещала:
– Охальник, прикройся, сейчас милицию вызову.
Я схватила Котика и потянула в кабину.
– Твой, что ли, мужик? – заинтересованно спросила консьержка. – Молодой больно!
– А зачем мне старый? – пропыхтела я, кое‑как впихивая слабо сопротивляющегося балеруна в лифт. – Какой толк от пенсионера?
Лицо Аллы Павловны немедленно озарила хитрая улыбка.
– Этта точно! Со старого гриба только плесень сыплется. Гуляй, Лампа, пока можешь, доживешь до моих лет, будет чего вспомнить. Я вот иногда как начну думать… Эх! А другой и на ум ничего не придет. Чего она видела: муж пьяный да дети сопливые. Мой, правда, Колька, царствие ему небесное, тоже зашибить любил. Только сон у него сильно крепкий был, скушает бутылочку – и на боковую, а я через кухню да… Э! Ладно! Неинтересно тебе небось!
Я ткнула пальцем в кнопку, кабина медленно поползла вверх. Кто бы мог подумать, что противная, вечно ворчливая, похожая на кочан капусты Алла Павловна в молодости была гуленой! Большинство пожилых женщин, перешагнув определенный возрастной барьер, начинают без конца шпынять молоденьких девушек, приговаривая: «А вот я в твои годы!..» Интересно, что же они делали в юном возрасте? Неужели только пахали на производстве? Ох, не верится мне в это! Небось бегали по танцулькам и слышали от пожилых: «А вот я в твои годы!..» Старость добродетельна от отсутствия возможности грешить.