Равняясь по мне, отставал и Артист, который шел передо мной. Но Борода упорствовал, ломил, как паровоз, оглядывался, да еще покрикивал, чтоб не отставали, дескать, идти далеко, надо поспеть до темноты. Я махнул рукой, пусть надрывается, его дело.
Когда к полудню мы вывалили на хребет, идти стало легче, и единственным человеком, который устал, оказалась Света. Она не подавала виду, но я несколько раз оглянулся на нее и понял, что девушке тяжело. В хорошеньких глазках уже стояли слезы. А Борода, все так же зверски хрипя и разбрызгивая пот, пер как ни в чем не бывало. Я дал команду сделать привал.
Борода хоть и свалился сразу после команды как подкошенный, а все же закурил.
– Борода, – сказал я ему, – ты бы поберег здоровье, тебе еще ракеты в небо запускать.
– Я без сигареты не человек, – ответил он, еле выговаривая слова сквозь задышку.
– Слушай, я же видел, как тебе дался этот подъем.
– А, не переживай. Я вхожу в ритм и держусь в нем, сколько надо. К тому же я иду правильно.
– Как это – правильно?
– Я подсмотрел, как гуцулы ходят по горам. Они не наклоняются вперед и не ломят, как через три ступеньки, а держатся ровненько и идут маленькими шажками. Я попробовал, так намного легче.
– Ну‑ну.
Мы повалялись на траве, и когда я увидел, что Света в порядке, поднял группу и снова поставил в голову Бороду с его гуцульским способом передвижения. Наконец мы прошли седловину и поднялись на Явирнык.
– Вон там, – показал Борода. – Там они стоят, родимые. Но по прямой будет хуже, склон поганый. Мы сначала еще по хребту пройдем, на Круглый Явирнык поднимемся, спустимся еще в одну седловину и только тогда свернем в ущелье. Теперь того темпа у нас не будет, здесь Горганы начинаются.
И я увидел Горганы, а через полкилометра пути убедился, что это действительно поганое место. Хоть Борода и проинструктировал всех заранее, как здесь нужно ходить, я все же грохнулся на первой же сотне метров из‑за своей самонадеянности. Ушибиться я, конечно, не ушибся, падать меня учили, но впредь стал осторожнее: прежде чем ступить, проверял каждый камень на устойчивость.
В ущелье спускались уже в сумерках, на крутых участках помогая себе и руками. Там, где склон резко обрывался вниз и где редкие сосны вклинивали между камней свои корни, Борода остановился и сказал:
– Пришли. Теперь ваша работа. Вон там внизу – дивизион. Дальше с рюкзаками спускаться нельзя: шумим.
Мы покачали для проверки камешки под собой, выбрали поустойчивей и сели. Хорошо было бы поесть‑попить, но темнело, и я с ходу пошел на разведку, прихватив с собой Артиста. А то как бы в мое отсутствие не дошло дело до дуэли.
Военная часть стояла идеально. Ниоткуда ничего не видно. Все места, откуда был хоть какой‑то обзор, были обнесены колючей проволокой, за которой мыкались часовые. К деревянной будочке КПП вела дорога, проложенная вдоль русла горного потока. Дорога обычная, горная, наезженные камни, и больше ничего. Мы поднялись на противоположный, более крутой склон, но и оттуда ничего не было видно. Все заслонял уступ. А сам уступ, как идеальная смотровая площадка, был уже за колючкой. Так что все, что мы выяснили, был тот факт, что в этом месте, бегущий по дну ущелья поток образует небольшую долину, метров пятьдесят на сто пятьдесят, а то и меньше. Нужно было как‑то проникать на территорию. Несколько раз я видел сквозь стволы часовых. И вправду были они какие‑то вареные. Срочники, заброшенные призывом в дикие камни, не имеющие увольнений или хотя бы таких развлечений, как учения. Походи годик в караулы через каждые двое суток – научишься спать на ходу. Пораскинув, я решил проникать в часть по ручью – там обязательно должна быть где‑то дыра в проволоке.
Мы с Артистом спустились к воде выше по течению, медленно и бесшумно приблизились к проволочной ограде.