Во Львове все машины были иномарками в среднем двенадцати‑тринадцатилетней давности, привезенными из Щецина – городка на германо‑польской границе, знаменитого гигантской автомобильной ярмаркой. Бывали там и мы, но не для покупки машины, а на очередном спецзадании. Здесь же торчали и дети, и Лариса, отпускавшая в адрес Бороды язвительные шуточки. Так что погрузку вооружений пришлось отложить до того времени, пока не рассосется толпа. Из‑за этой непредвиденной задержки мы выехали только во второй половине дня. Все это время всем нам, кроме Боцмана, пришлось маяться вынужденным бездельем. Боцман же корпел над веществами, полученными у великого химика, приводя их в боевое состояние. Хорошо еще, что у Бороды было полно инструментов и всяческого хлама – обрезков труб, изрядных кусков кровельного железа и вообще чего угодно, натасканного им как белкой в свое дупло с окрестных свалок. Боцман делал взрыватели, накопители давления и даже улыбался довольно. Наверное, получались у него эффективные и надежные взрывные устройства.
Наконец можно было отправляться. Боцман сел за руль старого, но надежного «фиата» и, руководствуясь атласом автомобильных дорог, повез нас в Яремчу. Вечерело, жара спала, но было неимоверно душно. Боцман гнал машину, сбрасывая со ста до восьмидесяти только на поворотах. Узкие, разбитые дороги Прикарпатья не позволяли идти на большей скорости. Трасса петляла в двух плоскостях: спуск, правый поворот, левый поворот, подъем. И снова спуск, подъем, поворот. Мы шли почти строго на юг. Перед нами был чистый горизонт, но в зеркальце или оглянувшись можно было видеть только свинец. Нас догонял холодный фронт.
В Ивано‑Франковске мы были в девять вечера. Минут двадцать пропетляли по улочкам города, пока не вышли на трассу Франковск – Рахов. До Яремчи оставалось около ста километров. Теперь мы шли на запад, и фронт надвигался справа. Дорога была плохая, но безлюдная, вернее, безмашинная, и Боцман поддал газу. Прошли Надворную, перевалили через косогор и стали спускаться в долину реки Прут. Здесь гроза и догнала нашу машину.
Сначала я физически почувствовал, как распластанным по земле языком по нам прошлась лавина холодного воздуха. Она как будто притянула К себе облака, и небо упало. От первых классически крупных капель, предваряющих любой порядочный ливень, до обвала воды, уже не разделенной не то что на капли – на струи, прошло не больше пяти секунд. Закат солнца на сегодня отменялся, уже близкие горы с висящим над ними вечерним солнцем исчезли из виду. Фары не пробивали толщу воды, и Боцман остановил машину. Шоссе превратилось в речку – мелкую, но злую. Поток воды отрывал колеса от асфальта, и даже стоящая машина ползла как игрушечный автомобильчик по садовой дорожке, которую поливает из шланга почтенный отец семейства. Управление отказало, и теперь нас несло вперед по склону, туда, где дорога поворачивала перед резким спуском к реке.
Пришлось всем вылезать и тащить терпящий бедствие «фиат» на обочину, за обочину – в кювет, в котором человеку стоять было невозможно – сносило течением. Теперь «фиат» развернуло, протащило метров пять, несколько раз днище с хрустом грохнуло о придорожный гравий, наконец, машину поставило поперек канавы, сильно накренило и заклинило. «Фиат» только подергивался под ударами воды, но дальше не плыл. Укрыться в машине не представлялось возможным. Мы боялись, что нарушим хрупкое равновесие и всех нас снова понесет. Тем более «фиат» наш почти стоял на боку, и неизвестно, что было хуже: продолжать мокнуть или болтаться как горох в стручке в бьющейся в конвульсиях перевернутой машине...
Вскоре темень стала катастрофичной, даже молнии казались слишком короткими, чтобы пробить ее. В одной из вспышек мы вдруг не увидели нашего «фиата». Его сорвало и понесло дальше. Он нашелся через двадцать метров, которые мы проползли на четвереньках, перекрикиваясь, чтобы не потеряться, и держась уже выходившего из берегов потока, заполнившего кювет.