– Лишь некоторые.
– Да. Уже поздно, вы знаете об этом?
– Господи... Тереза никогда больше не будет со мной разговаривать. Ты составил график дежурств?
– Вот. Только ваша подпись нужна. Знаете, у меня тоже есть жена.
Раздался телефонный звонок. Это была Тереза.
– Так я варю пасту или нет?
– Да... Нет. Мальчики уже поужинали? Ну, тогда поешь с ними. Прости. Мне еще нужно поговорить с капитаном Маэстренжело. Собираюсь позвонить ему сейчас. Нет‑нет, потому что, быть может, мне придется туда съездить. Ты же знаешь, что он будет на месте, он никогда не уходит с работы раньше половины десятого или десяти. Ты права, ему следует...
В полицейском управлении на Борго‑Оньиссанти было тихо. Когда инспектор поднимался по каменной лестнице, кто‑то вышел из стеклянных дверей дежурной части, откуда, словно из улья, донеслось тихое жужжание. Двери захлопнулись, и вновь воцарилась тишина. На этаже инспектор прошел по коридору, выложенному темно‑красной блестящей плиткой. В окна слева на другом конце неосвещенной крытой галереи он видел комнату отдыха, где горел свет и играли в настольный теннис четверо парней в белых футболках. Даже в этот поздний час было слишком жарко для такой беготни.
Остановившись у большого фикуса, инспектор постучал в дверь из светлого дуба, установленную в каменной арке. Кабинет капитана вполне мог располагаться в монашеской келье. Инспектора раздражало, когда Тереза начинала расписывать, какой капитан красавец, но никуда не денешься, надо признать, что она была права. Он непременно дослужится до генерала, но ему надо больше заниматься собой, улыбаться хоть иногда. Даже прокурор говорил об этом.
– Входите. – Как всегда, серьезен. Как всегда, на месте. Когда он нужен, он всегда на месте. Надежный, как скала, внимательный серьезный хороший человек. – А, Гварначча... Я как раз о вас думал.
И по какой‑то непонятной причине на долю секунды капитан улыбнулся, и его смуглое лицо просветлело. Словно солнце выглянуло из‑за облаков и тут же спряталось обратно.
Инспектор неподвижно сидел у капитана в кабинете, положив руки на колени, в ожидании, когда Маэстренжело разложит все, чем они располагают, по полочкам. Возможно, ему не следовало ради этого отнимать у капитана время, но, разговаривая по телефону, невозможно понять, что человек действительно имеет в виду.
– Мне кажется, Гварначча, вы перестраховываетесь.
– Вы так считаете? Я было тоже так решил, но подумал, что все‑таки лучше все вам рассказать. Сэр Кристофер очень важный иностранец. А вдруг этот молодой человек прав, и в августе произойдет ограбление, после того как мы приезжали по поводу этих безделушек, и ведь он нас предупредил... То есть я хочу сказать, если кто‑то из них пытается в некотором роде втереть очки сэру Кристоферу...
– Нам они тоже втирают очки, так?
– Ну да. Должен признаться, вся эта история кажется мне немного странной.
– И вы невзлюбили Портеуса.
– Нет‑нет... Я не об этом. Дело в том, что... Да, вы правы. Он мне не понравился. Но, в любом случае, это лишь одна сторона вопроса. Другая сторона касается того, что я чувствую... Дело Хирш...
– Да, я знаю, прокурор очень доволен тем, как вы ведете расследование.
– Это очень любезно с его стороны, но, думаю, он не понимает, насколько неправильно я поступил, что не сходил к ней домой, как обещал, и я не хочу снова повторять ту же ошибку. – Инспектор провел рукой по лицу. Он устал, был голоден. Ему не следовало сюда приходить. Какой толк?
– Но вы же не воображаете, что ваш визит и короткая беседа с этой женщиной могли повлиять на дальнейшие события?
– Нет, конечно нет. Я уже утешал себя этим, нет. То есть да. Можно было повлиять. Ведь здесь замешан Ринальди. Быть может, если бы он увидел, как я поднимаюсь по лестнице, он не стал бы рисковать.