– Я взорвусь, – сказал он. – Больно ведь.
– После помолвки, – отозвалась Пэтти, – я тебе помогу.
Ночь будет сегодня длинная, подумал Фрэнк, глядя на удаляющиеся ягодицы миссис А. Как такому уроду, как Момо Адамо, удалось подцепить такую красотку? Вот вопрос так вопрос.
Момо был тощим, сутулым и с лицом что морда гончей. Наверняка Мари влюбилась в него не за красоту. Но и деньги были ни при чем. Момо имел неплохие деньги, но и не слишком хорошие. У него был миленький домик, это так, да еще необходимый «кадиллак», да достаточно монет, чтобы пускать пыль в глаза, но он не был ни Джонни Росселли, ни даже Джимми Форлиано. Момо кое‑что значил в Сан‑Диего, однако всем было известно, что Сан‑Диего недалеко от Лос‑Анджелеса, и Момо приходилось выкладывать Джеку Дранья много денег, хотя и прошел слух, будто лос‑анджелесский босс умирает от рака.
Тем не менее Фрэнку нравился Момо, поэтому ему было не по себе оттого, что он вожделеет к его жене. Момо дал ему шанс, впустил в свой круг, хотя бы как мальчика на посылках, но так начинали многие. Фрэнк был не против бегать за кофе и пирожками или сигаретами, мыть «кадиллак» или возить жену Момо в супермаркет. По крайней мере, ему самому не надо было ходить в магазин и возить тележку – даже от мальчишки на посылках этого не требовалось, – вот он и сидел в автомобиле, слушая радио. Хоть Момо и ругался, что батарейки быстро садятся, ему необязательно было об этом знать.
Что толку надрываться на ловле тунца? А ведь Фрэнку ничего другого не оставалось бы, не дай ему Момо шанс. Рыбной ловлей занимался его старик, и старик его старика, и все остальные в его роду. Итальянцы приехали в Сан‑Диего и унаследовали рыбный промысел от китайцев, и многие из них все еще этим занимаются, и Фрэнк этим занимался, когда подрос настолько, что смог насадить наживку на крючок.
За тунцом выходят в море затемно, в стужу и сырость, ноги в вонючей жиже, а еще хуже: надо чистить стоки. Когда Фрэнк повзрослел, он стал работать с сетью, а потом, когда его отец решил, что он может орудовать ножом, не поранив себя, стал чистить рыбу. В конце концов, не выдержав, он пожаловался старику на вонь, и тот сказал, мол, ничего не поделаешь, если не хочешь учиться.
И Фрэнк стал учиться. Он получил диплом, но что дальше? Выбирать опять приходилось между морской пехотой и рыболовецким флотом. Однако ему не хотелось ни ловить тунца, ни подставлять шевелюру под машинку в учебном лагере для новобранцев. Больше всего на свете ему хотелось валяться на берегу, заниматься серфингом, ездить на автомобиле по набережной, потерять невинность – и заниматься серфингом.
И почему бы, черт подери, этому не быть? Тогда этим жили все мальчишки в Сан‑Диего. Катались на волнах с друзьями, грабили, бегали за девчонками.
Лишь один пытался обеспечить себе сладкую жизнь.
Не ловлей тунцов и не службой в морской пехоте.
Это был Момо.
Отец встал на дыбы.
А как же иначе? Он был старой закалки. Надо найти работу, много трудиться, потом жениться, содержать семью – конец истории. Хотя таких ребят, как Момо, было не так‑то много в Сан‑Диего, они пользовались особой нелюбовью отца Фрэнка – и в первую очередь конечно же сам Момо.
– Из‑за них о нас идет плохая слава, – говорил он.
Это все, что он говорил, а что еще говорить? Фрэнку было отлично известно, почему его старик получает полную цену от скупщиков рыбы, почему его рыбу грузят, пока она еще свежая, и почему ее сразу везут на рынки. Если бы не такие, как Момо, благонамеренные, честные, трудолюбивые бизнесмены отделали бы итальянских рыбаков, как двухдолларовых тихуанских шлюх. Спросите, что сталось с рыбаками в этом городе, когда они решили побороться за приличные деньги и организовать свой профсоюз, но не позвали на помощь таких, как Момо? Копы били их и стреляли в них, пока кровь не потекла по Двенадцатой улице, словно река в море, вот так‑то.