Она была бледна, болезненно бледна, словно все лето просидела взаперти. Но кожа ее словно светилась, а глаза, большие, с длинными ресницами, были золотисто‑карего цвета. Она закончила возиться с Рикменом и направилась к Фостеру.
Рикмен заметил, что Фостер пристроил правую руку так, чтобы случайно не примялись волосы, которые, как всегда, были тщательно уложены. Он расчесывал их до тех пор, пока не начинала сиять каждая темно‑каштановая волосинка. Ли Фостер был не лишен тщеславия. И эта черта одновременно и забавляла женщин, и выводила их из себя.
– Понежнее, пожалуйста, – попросил он. – Я ненавижу иголки. Просто этот тип пригрозил разболтать всему участку, что я струсил, если я сюда не приду, – продолжал он, выглядывая из‑под руки. – Ведь это низко, правда? Шантажировать человека его фобиями!…
– Вы не поверите, но когда‑то он был морским пехотинцем, – встрял Рикмен.
– Валяй, сыпь мне соль на раны, – не унимался Фостер. – Выставляй мои недостатки напоказ, слабости мои маленькие – на посмешище.
В глазах женщины сверкнуло изумление, но она промолчала, позволяя им и дальше валять дурака, пока она пережимала трубку и останавливала кровоток.
– Вам лучше не смотреть на это, – сказала она, когда закончила. – Сейчас я удалю шунт.
– Никому не удалить никакой шунт из Ли Фостера! – заявил он, отнимая руку от лица и с улыбкой возводя очи. – Между прочим, это мое имя.
Она наклонилась поближе и прошептала:
– Вы не в моем вкусе.
Он с трудом приподнялся на одном локте.
– Это не брачное предложение. – И тут же спросил: – А кто в вашем вкусе?
И она, и Рикмен, оба услышали жалобную нотку в его голосе и быстро обменялись веселыми взглядами. Фостер понял это неправильно.
– Он?! – вскричал Фостер. – Грубый римский профиль, конечно же, всем хорош в «Гладиаторе», но мы‑то уже в двадцать первом веке, радость моя.
– Забавно, – парировала она. – А я по‑прежнему чувствую запах троглодита. Так вот, чтоб вы знали: шунт – это та гибкая трубочка, которая введена вам в вену. И если вам хочется смотреть – вам и решать.
– Я считал, что вы, медсестры, обязаны успокаивать своих пациентов, – сказал Фостер, все еще пытаясь быть обаятельным, но Рикмен заметил, что он слегка побледнел.
– Я не медсестра, а флеботомист, а вы не пациент, а донор. Вы собираетесь закрывать глаза?
– Лучше я буду смотреть в ваши.
Эти слегка раскосые глаза… Они кого‑то напоминали Рикмену, но сходство исчезло раньше, чем он смог зафиксировать его в сознании, оставив лишь неясное чувство беспокойства.
– Так вы хотите смотреть в мои глаза? – спросила она Фостера.
Благодаря выражению детской наивности в широко распахнутых синих глазах Ли выглядел моложе своих тридцати. Он одарил ее улыбкой больного щенка и с обожанием на нее уставился. Она, не отводя глаз, улыбнулась легкой скользящей улыбкой… и с усилием дернула. Фостер завопил.
– И совсем не больно, правда? – Она положила два пальца поверх ватного валика на сгибе его руки. – Крепко прижмите.
– Крепко прижмите? – Фостер нахмурился. – Да теперь я едва в силах прижать обвиняемого.
Она тихонько прыснула, заканчивая перевязку:
– Не поднимать ничего тяжелее пивной кружки в ближайший час, понятно?
Фостер с сомнением повертел головой.
– Думаю, мне сейчас придется нести вахту, – сказал он. – Работа такая. – Он запнулся на секунду. – А вы свою во сколько заканчиваете?
Снежно‑бледные щеки женщины мгновенно залились румянцем досады.