Очень ему не по вкусу все это пришлось, боязно было до чертиков – нюх у него на такие вещи, чуял он неладное. Но Кинг‑то его и слушать не хотел. Заявил, что Коул – дерьмо, а он мозг всей операции и отвечает за все. И что теперь? Кто оказался дерьмом, если не Ларри? Да он с самого начала все портил. Невезучий он был, невезучий, и все тут. За что ни брался, все шло наперекосяк. Язык подвешен, а посмотреть – так простой неудачник. Ну вот и шлепнули сукиного сына, а он, Коул, пока жив‑здоров. Кинг отправится в яму в сырой земле, в то время как Коул отправится домой. Так кто же, спрашивается, мозг операции, а, Ларри? А кто теперь неудачник?
– Кретин! – громко сказал Коул.
Кинг отказывался признать, что их просто подставили. Обштопали, как мальчишек. А Коул это знал. Он говорил это Кингу. Говорил, что их подставят. Того парня не будет дома. Как же! Вранье собачье! Когда Коул услышал, что входная дверь открывается, он был в спальне – у него из рук вывалилось то, что он должен был там добыть. Он еще надеялся, что парень поднимется на второй этаж. Но нет, не поднялся. Прошел по коридору, мимо спальни, где за дверью притаился Коул, прямиком в комнату к Ларри – ту, где на них со стен глазели маски. Коул хотел лишь ударить парня по голове, оглушить из‑за спины, но парня, черт его дери, угораздило обернуться и уставиться прямо на Коула. Мать его… Он глядел прямо ему в глаза, как будто запоминая его черты. Коулу ничего не оставалось, как пришить его, а теперь он был уверен, что тот, кто их нанял, именно этого и хотел. Он хотел убить Джеймса Хилла, кем бы там тот ни был. Он знал, что тот вечером явится домой и застукает Кинга и Коула с поличным, и знал он также и о том, что у них у каждого уже по две судимости было и достаточно еще одной, чтобы им схлопотать пожизненное.
Сейчас единственный для Коула шанс – это убраться куда подальше, в место, где знают его и его семью и предупредят, если тот тип явится расспрашивать о нем. А пока суд да дело, надо будет попросить папашу устроить его на фосфатный комбинат в Сода‑Спрингс. А по уик‑эндам он станет гонять на велосипеде; гонки по пересеченной местности – вот для чего он был рожден. Если полиция все же доберется до него, он свалит всю вину на Кинга, скажет, что сам он никого не грабил и знать не знает ни о каком убийстве. Скажет, что Кинг бахвалился разок о грабеже и говорил, что убил там кого‑то, – видать, про этот случай рассказывал. Ладно, это после. Не полиция сейчас его главная забота. Главная его забота – этот тип, черт из преисподней.
Он отыскал спортивную страничку и, уронив другие газетные листы на пол, пробежался по заголовкам. «Маринеры» проиграли «эйнджелсам». Отстали на четыре очка. «Мать твою», – опять ругнулся он. Плохо дело.
Блески качала в свою «нову» бензин с безиндикаторного насоса, следя за цифрами счетчика, мелькавшими быстрее, чем в игорном автомате какого‑нибудь из излюбленных ею казино. Она знала, что на бак ее машины бензина пойдет больше, чем на пятнадцать долларов, особенно если учесть, как взвинтили эти арабы цены на бензин на летний период – это уж у них как водится. А еда за стойкой потянет больше, чем на пять долларов. Да что там еда – за одно пиво надо будет заплатить не меньше пяти долларов. Этому болвану Коулу придется отстегнуть еще. Ничего, выдержит. Она видела, какую толстенную пачку долларов сунул он в карман куртки. Коул держит ее за дурочку, думает, что толк от нее лишь в постели, а во всем прочем она ни бе ни ме. А она умнее, чем ему кажется. У нее много таких Маршаллов Коулов перебывало, и с каждого она тянула дай бог. И при этом она не прочь иной раз потрахаться хорошенько, а в этом плане Коул представляет кой‑какой интерес, а уж когда он при деньгах – интерес возрастает.
Она услышала, как прозвенел колокольчик. Автомобильные шины пересекли протянутые по покрытию площадки резиновые шланги.