Его пробрал озноб.
– Сукин сын! – прошептал он.
Женщина что‑то буркнула. Коул не обратил внимания. Тогда она укусила его.
– Черт!
Коул ухватил ее за волосы и скинул на пол, сам же, держа член в руках, подался к экрану. Но то лицо в телевизоре пропало, вместо него там торчала голова обозревателя.
Женщина поднялась и набросилась на него с кулаками:
– Черт тебя дери, Маршалл! Мать твою! Сволочь проклятая! Ты что, охренел? Вот и справляйся сам как знаешь!
Коул, отведя ее от себя одной рукой, заломил ей кисть и стал нажимать кнопки, переключая каналы. Комментатор на пятом сказал что‑то о спорте, но очень кратко, после чего началась реклама.
– Ей‑богу, его скоро удар хватит! – с шутливой озабоченностью говорила на следующее утро Линда, докладывая Дане о том, в каком настроении пребывает Марвин Крокет. – И хорошо еще, если не надо будет делать ему искусственное дыхание рот в рот, а прямиком вызывать перевозку из морга.
Дело в том, что Дана, отпросившаяся накануне, в это утро еще и опаздывала, что, на взгляд Крокета, было чистой воды своеволием. Ирония заключалась в том, что, горя желанием уволить Дану, Крокет, вне всякого сомнения, подозревал ее в связях с другими фирмами и хитрых кознях по переманиванию у него клиентов.
– Скажи ему, что не можешь до меня дозвониться. Что я отключила сотовый.
И она улыбнулась, представив себе, как будет рвать и метать Крокет. Затем она нажала кнопку отбоя и действительно отключила телефон.
Выйдя из машины, она под моросящим дождем перешла на противоположную сторону Харрисон‑стрит и толкнула массивную дверь здания с лепным фасадом вблизи торгового центра. Внутри, как комариный рой, жужжали сверла и слабо, но отчетливо пахло нагретым металлом; в запахе этом было что‑то от стоматологического кабинета. Три корейца в своих отсеках склонились над изделиями, что‑то ловко подтачивая, в витринах с драгоценностями горели синие лампочки подсветки. Дана подошла к грубой деревянной конторке, поцарапанной, прожженной сигаретами, запачканной чернилами, и спросила сидевшую там женщину, нельзя ли ей переговорить с Кимом; несмотря на их многолетнее тесное общение, Дана так толком и не знала, что такое «Ким» – имя или фамилия, – просто называла владельца этой ювелирной мастерской так, как называли его все. Ким был ювелиром ее матери – он делал Дане кольца на обручение и на свадьбу. Каждую годовщину она отмечала походом к Киму, который прибавлял к ее кольцу очередной маленький бриллиантик. Все эти годы он ремонтировал для нее серьги, браслеты и часы, чинил замочки, переделывал оправы.
– Миссис Дана. – Ким вынырнул из‑под подвешенной в дверном проеме занавески из бус. Одежда его была неизменной – черные синтетические брюки и белая, с короткими рукавами рубашка, из нагрудного кармана которой торчала прицепленная авторучка. Материя над ней была испачкана синей пастой. Хотя Киму не могло быть меньше шестидесяти с хвостиком, на лице его это никак не сказалось – оно было круглым и без морщин. Глаза его, увеличенные стеклами очков в темной оправе, были снабжены еще и лупой – приспособление это свисало с оправы на тонкой, похожей на антенну проволочке, чтобы в любую минуту Ким мог прижать его к своему левому глазу. – Неужто уже пора? – Ким оглянулся на висевший на стене календарь. – Вы за девятым камешком?
– Нет, пока время не пришло. – А может быть, и не придет,подумала она. – Надо еще четыре месяца как‑то продержаться.
Ким улыбнулся, решив принять ее слова за шутку.
– Продержитесь, – уверенно сказал он. Приподняв руки, он поболтал ими в воздухе. – За трехлетие перевалило.