Едва услышав про смерть Флиндога, Лоренхольд вскинул на Иглона заплаканные глаза, а дослушав, мучительно застонал, и поник, вцепившись руками в волосы. Какое-то время никто не прерывал его терзаний, но потом Фартультих приказал говорить дальше.
Лоренхольд, с большим трудом выдавил из себя, как им удалось удрать во время Церемонии. Негодующие возгласы стражей и рофинов Правитель прервал взмахом руки. Но было видно, что и ему, пережившему вечное расставание с отцом, тоже нелегко слушать, как эти юнцы воспользовались их прощанием.
– Почему вас не нашли? – неприязненно спросил он. – Ведь Ольфан выслал в погоню весь отряд рофинов.
– Мы шли пешком и в обход.
– Эти бы мозги да на что-нибудь другое. – проворчал Роктильн. – А дальше что?
– Потом мы нашли этих орелей, – тихо продолжал Лоренхольд. – Нашли уже ночью и до самого рассвета рассматривали их поселение. Затем выбрали место повыше, куда бы они не добрались, и залегли там, чтобы наблюдать днем… Заснули. А утром один из них нас обнаружил…
– Как так «обнаружил»? – не понял Фартультих. – Ты же говоришь, что нашли место повыше?
– Он… прилетел…
– Что!!!
– Тихтольн говорил – они не летают, – растерялся Роктильн.
– Летают, – прошептал Лоренхольд, но тут же вскинул голову и, волнуясь, быстро заговорил. – Но мы не знали!.. Тихтольн сам был уверен!.. Он не хотел… Мы думали, что только посмотрим.., убедимся в том, что дети Дормата выжили и это их потомки! Тихтольн не хотел зла. Он думал, что сделает орелям подарок… Все же переживали из-за погибших детей… А мы думали, разузнаем все,… прилетим, расскажем, успокоим… А вышло.., ничего хорошего не вышло…
Лоренхольд опустил голову и заплакал.
– Где Тихтольн? – сурово спросил Фартультих.
Юноша послушно оттер слезы.
– Когда этот орелин нас обнаружил, мы удрали… Испугались. Долго летели, пока не приземлились там, – он махнул в сторону окна, – на дозорной площадке. И тут Тихтольн сказал, что не может вернуться домой. Он… он плакал!
Лоренхольд снова зарыдал. Ему не мешали, но он сам скоро справился с собой и продолжил.
– Тихтольн решил вернуться к тем орелям. Он хочет умереть там с голоду, если, конечно, они его сразу не убьют. Я отговаривал, но он считает, что заслужил это. Хотел, чтобы я валил всю вину на него, но он невиноват… Хотя нет. Конечно, мы оба виноваты, но не так, чтобы умирать… Хотя… Флиндог… ой, мамочка, что же это такое мы наделали!…
Лоренхольд опять обхватил голову руками и принялся горестно раскачиваться из стороны в сторону.
Все молчали. Наконец Фартультих встал, пересек покои и остановился перед юношей.
– Тихтольн мог уморить себя голодом где угодно. Зачем возвращаться именно туда?
Лоренхольд поднял глаза на Иглона и тоже встал.
– Он хочет не дать им искать нас. Он сказал мне на прощанье, что многое понял. Тот орелин, когда нашёл нас, он что-то сказал. Мы его почти не слышали, но это был чужой язык. И их гнездовины чужие, и вся их жизнь… А его лицо… оно не злое, оно счастливое. Значит им хорошо там, как нам хорошо здесь… Тихтольн сказал, что понял это ещё раньше, вечером, когда мы отдыхали и загрустили о доме, но из упрямства не хотел в этом признаваться… А теперь…, теперь уже поздно.
Все ожидали, что юноша опять заплачет, но он словно застыл и невидящим взглядом смотрел через плечо Фартультиха. А навстречу ему таким же застывшим взглядом смотрел Правитель. И Роктильн, подойдя к молодым людям, понял, что Иглон услышал, наконец, ответ на мучавший его вопрос.
А Лоренхольд подумал, что никогда и никому не расскажет про камень с рисунком облака, уносящего орелинское яйцо.
Часть вторая
Нафин! Нафин!
Женщина стояла у самого входа в гнездовину и, закрываясь рукой
от солнца, что есть силы, кричала во все направления.
– Нафин!
По всему было видно, что она вне себя от возмущения. На ее крики из окрестных гнездовин выглядывали соседи, кто усмехаясь, а кто сочувственно качая головами.
– Негодный мальчишка, – пробурчала женщина себе под нос. – Вот только появись, я тебе так задам!
Она строго осмотрела улицу и заметила у своей ограды тоненькую улыбающуюся девушку.
– С самого утра сына ищете, Метафта?
– Опять летает, – женщина с досадой хлопнула себя по бокам. – Ну, вот хоть ты скажи, что с ним делать? Нахватался от отца всяких глупостей и ни о чем другом не думает, кроме как о полетах своих дурацких, да о Генульфовых записях.
– А вы его жените, – девушка кокетливо наклонила голову.
– Уж не на тебе ли? – расхохоталась Метафта. – Не-е-е-т, глупышечка моя, я слишком хорошо отношусь к тебе и к твоим родителям, чтобы так портить твою жизнь. Думаешь Нафина можно исправить? Ни-ког-да! По собственному опыту знаю. Я тоже когда-то считала, что своей любовью привяжу его отца к дому и хоть как-то образумлю. Но, нет! Уже десять лет, как он умер, а я всё мучаюсь. Только теперь с его сыном.
Девушка улыбнулась, едва ли слушая, что ей говорили. С большим любопытством, она осматривала окрестности, потом радостно подпрыгнула и указала рукой в конец улицы.
– Вон он идет!
– Оч-чень хорошо! – снова разъярилась Метафта. – Сейчас он получит! Сейчас узнает, как срамить меня на все Гнездовище!
Она решительно зашагала навстречу сыну, но уже по тому, как он бежал к ней, спотыкаясь и еле сдерживая себя, чтобы не лететь, поняла: случилось что-то невероятное.
– Мама, – орал юноша на всю улицу, – я… сейчас… там такое!..
– Да лети уж, – махнула рукой Метафта, – я все равно знаю про твои упражнения…
Нафин легко взлетел и в несколько сильных взмахов достиг своей гнездовины. В каждой руке он тащил по странному сосуду и сиял от радости так, как будто бы в них или на них и находились те самые пресловутые Генульфовы записи. Он плюхнул сосуды на землю и радостно заорал прямо матери в лицо.
– Я их видел, мам, видел!!! Пророчество сбывается!
– Кого ты видел?
– Летающих орелей! – горделиво заявил Нафин и замер, ожидая реакции.
– Тьфу ты! – среагировала Метафта. – Опять! А я уж и, правда, поверила, что что-то случилось.
– Но я их видел, – Нафин растерянно указал на скалы, – вон там…
– Хватит! – отрезала Метафта. – Сегодня ты наказан и сидишь дома целый день. А если ещё раз заикнешься про свои видения, то будешь сидеть и завтра.
И она резко отвернулась, чтобы идти в дом. Одно из её коротких крыльев шлёпнуло Нафина по лицу, словно дало пощечину.
– Но, мам, – жалобно позвал он.
В ответ лишь хлопнула закрытая дверь.
Радужного настроения как не бывало. Нафин неуверенно топтался на месте, прекрасно понимая, что пойди он сейчас за матерью, начнется такой шум, что солнце померкнет.
– Какой невежливый ма-альчик, – певуче донеслось сзади.
Юноша обернулся и только теперь заметил юную орелину, которая стояла, заложив руки за спину и ковыряя носком землю, насмешливо наблюдала за ним.
– Это, ты? Привет, Сольвена, – без особой радости поприветствовал ее Нафин и покосился на закрытую дверь. – Скажи, почему мне никто никогда не верит.
Девушка пожала плечами и подошла ближе. Она осмотрела сосуды и осторожно ткнула один из них ногой.
– Это что?
– С ними было, – ответил Нафин, – Они улетели и бросили, а я подобрал.
Сольвена скрыла усмешку и присела на корточки. Тонким пальчиком поводила по рисунку на сосуде и без особого любопытства спросила:
– Так ты правда кого-то видел?
– Не кого-то, – вспылил Нафин, – а именно их! Их! Летающих о-ре-лей!
– Ну, и какие они? – Сольвена даже глаз не подняла на его крики.
– Какие!? – юношу совсем не обескуражило её безразличие, и он оживленно присел рядом. – Они знаешь какие! Они такие невероятные! Совсем, как мы, только гораздо прекраснее. Их одежда, как будто из капель росы, сверкающих на солнце. На руках, шеях и поясах – тонкие обручи, все в резьбе и украшениях. Волосы поддерживают какие-то диковинные штуки с маленькими крылышками, а на груди у каждого, прямо на одежде, видны чуть выпуклые половинки солнца. У одного лучами вверх. А у другого вниз. И крылья! – Нафин мечтательно зажмурился, – Какие у них крылья! Раза в два больше моих, представляешь? И взлетели они так легко и так красиво, почти без усилий…