– Днем узнаем, – заверил его Тихтольн.
– А это что такое? – Лоренхольд показал на пучок травы, торчащий неподалёку. – Я заметил у них такое повсюду.
– Не знаю, – пожал плечами Тихтольн. – Сейчас меня гораздо больше волнует тот камень с рисунком, который я нашёл в прошлый раз. Кажется это было где-то здесь… или рядом… Надо бы его найти.
– Ты хочешь искать его прямо сейчас? – Лоренхольд был изумлен, но судя по тону, совсем не против поисков.
– А почему бы и нет! – весело подскочил Тихтольн. – Сегодня нам все удается!
Закрыв сосуды, братья почти ползком стали обследовать окрестности.
– А нас не заметят? – спросил Лоренхольд.
– Здесь слишком высоко для них, – Тихтольн оглянулся на поселение, – к тому же они ещё спят.
Юноши снова взялись за поиски, но очень скоро бессонная ночь и усталость сделали свое дело. Ничего не найдя, они еле доползли до наблюдательного пункта и, пошутив напоследок, что из орелей превратились в гардов, крепко уснули.
Их разбудило солнце, беспощадно жарившее лица. Недовольно заворчав, братья разлепили глаза и не сразу поняли, что на самом краю их площадки стоит молодой орелин, явно житель поселения, и с любопытством рассматривает сосуды с Серебряной Водой.
Тихтольн с Лоренхольдом одновременно подскочили, чем изрядно напугали юношу. Он отступил, и в первый момент братьям показалось, что бедняга совался вниз. Но через секунду орелин вновь был на площадке. Он легко влетел и, смеясь, что-то сказал. Но Тихтольн с Лоренхольдом его слова вряд ли услышали. Движимые испугом, что их раскрыли, и укоренившейся за века во всех орелях боязнью ослушаться Иглонов и Большого Совета, они в панике уносились за облака к спасительным вершинам. Не разбирая дороги, юноши летели все дальше и дальше и остановились лишь тогда, когда показались границы Нижнего города.
Орели без сил повалились на дозорную площадку. Когда-то, в незапамятные времена, ее соорудили основатели города, но в виду отсутствия угрозы извне никогда ей не пользовались. Разве, что влюбленные забирались сюда в поисках уединения, де ещё, едва оперившиеся подростки залетали, проверяя крепость своих крылышек.
Братья тяжело дышали, стараясь не смотреть друг на друга. Одна и та же мысль о непоправимости совершённого мучила их, отправляя в небытие не только все их вчерашние планы и мечты, но и всю их предыдущую такую спокойную жизнь. Они долго приходили в себя. Лоренхольд плакал, не таясь, а Тихтольн о чем-то напряженно думал. Наконец, он встал. И, хотя голос его был глух, говорил он твёрдо, не допуская возражений.
– Я не могу вернуться, Лоренхольд. Но ты можешь. Скажешь, что я тебя сманил за собой, и тебя простят. Главное, ты должен рассказать о том, что нас видели. Можешь валить на меня всё, что угодно. Даже то, что это я сам, по собственной глупости им показался. Короче, говори, что хочешь, лишь бы тебя выслушали и простили…
– А ты? – выдохнул Лоренхольд.
– А я… уйду…
– Куда?
– Вернусь к тем орелям. Или они меня убьют или примут… – Тихтольн горько усмехнулся. – Скорее второе, они всё же орели…
– Но ты не сможешь там жить! Что ты будешь есть?
– На первое время найду наши сосуды. А потом.., потом что-нибудь придумаю…
– Уморишь себя голодом?
– Ну и что!!! – заорал вдруг Тихтольн. – Я это заслужил! Своей глупостью и упрямством! Своей самонадеянностью!.. Конечно, я хотел справедливости, но не так…
Он не договорил и громко в голос разрыдался. Лоренхольд был совершённо потрясён тем, что плачет его умный брат, всегда такой уверенный в себе, носящий гордое звание рофина, и, в свои молодые годы уже попавший в Летопись. Вечное преклонение перед Тихтольном сменилось вдруг такой неожиданной, такой щемящей жалостью, что Лоренхольд, совершенно забыв о себе, нежно обнял его, шепча слова утешения.
Ну что ты?.. Брось… Может, ещё ничего страшного и не случилось. Ну, увидел он нас. Подумаешь… Это ничего не значит. Вернемся домой, покаемся… Нас, конечно, накажут, но это лучше, чем смерть. А эти новые орели пусть живут себе, как жили, будь они хоть трижды наследниками Дормата. Сюда им не добраться…
Ты что, ничего не понял? – прошептал Тихтольн, поднимая к брату заплаканное лицо. – Они же летают! И мы сами, по-дурацки испугавшись, показали, куда нужно лететь.
* * *
Роктильн, бывший Иглон Нижнего города, сидел в своих покоях и, от нечего делать, вертел в руках фигурку, сделанную нохрами. Он ждал Фартультиха, который принимал последнего посетителя.
День шёл к концу, и день тяжелый. С самого утра во дворец тянулись желающие поговорить с новым Иглоном. Ещё бы! После вчерашней Церемонии никто не задержался в Главнейшем городе. Все быстро разлетелись по домам, а с утра, не выспавшись, явились к Правителю. «Бедный Фартультих, – подумал Роктильн – ужасная Церемония, трудный перелет, бессонная ночь в думах об отце… Представляю, как он устал. А тут ещё с утра это нашествие. Наверное, весь город побывал здесь сегодня. И ведь каждый пришёл с одним и тем же вопросом – чем ещё может обернуться для орелей глупость двух юнцов? – как будто решение Совета им ничего не объяснило. А что может добавить несчастный Фартультих, если даже я, правящий городом столько лет, на это вопрос не отвечу. Рондихт был прав: ответ в нас самих, в том, как мы сами относимся к проблеме. Но в том-то и дело, что, если сбежавшие глупцы приведут сюда действительных наследников Дормата, мало найдется таких, кто не растеряется. С одной стороны негоже законным Правителям жить в Низовье, но с другой, как они будут править нами, если никогда не жили по нашим законам? Интересно, что же все-таки говорит орелям Фартультих? Вчера вечером он задал мне вопрос: не мучила ли отца совесть за то, что он своим решением оставлял за чертой нашей жизни возможных истинных Правителей? Я тогда ответил ему, что Великий Иглон обладает таким Знанием, что проникает вглубь вещёй так, как не умеем мы. Но это были не те слова, которые племянник хотел услышать».
В галерее раздались быстрые шаги. Роктильн, со вздохом отложив фигурку, поднялся, ожидая увидеть Фартультиха, но вместо ненго в покои вбежал запыхавшийся рофин, а следом за ним несколько взволнованных стражей.
– Иглон! – от волнения поклонившись кое-как, заговорил рофин. – К городской границе только что пришёл один из этих.., которые вчера сбежали. Он хочет говорить с новым Иглоном. Говорит – срочно!
– Где он! – закричал Роктильн. – Сюда его! Скорее!
– Он очень измучен, едва может лететь. Сейчас мои товарищи его доставят… А я поспешил вперед, чтобы предупредить.
В этот момент в покои вошёл Фартультих.
– Почему ты кричал, дядя? – устало спросил он, – что-то случилось?
– Случилось, мой мальчик!
Роктильн в большом волнении подбежал к племяннику и, подвел его к скамье, которую только что покинул.
– Сейчас рофины приведут сюда одного из тех сбежавших юношей.. Может быть, он расскажет нам что-нибудь такое, что позволит орелям успокоиться.
– Или озаботиться ещё больше, – пробормотал Фартультих.
Однако новость его сильно взволновала. Он словно забыл про усталость и весь подался вперед, когда рофины почти внесли грязного, заплаканного Лоренхольда.
– Ты голоден? – спросил Фартультих.
Юноша, глядя в пол, отрицательно покачал головой. Рофины отпустили его, и Лоренхольд тут же упал на колени.
– Ты устал? Ранен? Можешь объясняться с нами сидя, – сказал молодой Иглон, а его дядя машинально отметил про себя, что как Правитель, мальчик начинает очень достойно.
Стражники принесли из галереи скамью и усадили на нее Лоренхольда. Все ещё не поднимая глаз, он всхлипнул и стал рассказывать. Сначала про то, как они с Тихтольном хотели ненадолго слетать и просто поглазеть на поселение, ещё до праздников, но Флиндог вернул их. Потом про то…
– Флиндог умер, – холодно перебил его Правитель, – он ещё на Церемонии заметил, что вас нет, и хотел догнать. Но сердце его не выдержало… Завтра мы будем хоронить старого норса со всеми возможными почестями.