Разгорячённая Зиночка вышла за дверь. Но Артёма не было видно. Она махнула рукой. И куснула в сердцах губу. Это был непорядок.
Артём! Да где же он? Ты где? Куда запропастился-то? Артё-о-ом! И где его черти носят? – выкрикнула недовольная раскрасневшаяся диспетчер. Сдерживать себя она уже не могла. Время подгоняло. А тут! Но делать было нечего. Возвратилась на место. Не ждать же одного. И только села, а он тут как тут.
– Я здесь.
– А-а! Наконец-то! Явился не запылился! Не прошло и полгода.
– Ну это слова из песни известной.
– Да! Высоцкого. Ты вот что, Артём. Получай наряд. Едешь в Питер с грузом.
– Понял.
На ходу читая писульку, Артём заторопился к выходу из конторы. Всё как обычно. Ничего особенного. Но что-то внутри ёкнуло, заставив сердце тревожно сжаться. Артём замер, притронувшись рукой к левой половине груди. Но тотчас выдохнул. Стало, как прежде, легко и просто дышать. «Ну слава Богу, отпустило. Сдавило, словно жаба села». Он перевёл взгляд на обочину и увидел, как в пыли что-то блеснуло. Подошёл ближе: мать честная, золотая безделушка! Взял в руки. Точно, драгоценность. Да ещё какая! Очнувшись от нечаянного навета, быстро затолкал её в карман, пропихнув рукой поглубже. Сердце вновь зачастило в груди как разлаженный метроном: туда-сюда, туда-сюда. Постояв ещё пару минут, чтобы перевести дыхание, Артём направился к машине, размышляя на ходу о приключившемся.
– Пошаливаешь, – тихо произнёс он. – Но ничего страшного. Проверялся ведь.
Надо отдохнуть. Развеяться. Съездить куда-нибудь на пару деньков. И всё пройдёт. Просто устал. Так врачи сказали.
– Что, Артём, сердечко забарахлило? Вроде рано. Молодой ешшо, – подтрунивал напарник, который разглядел-таки, глазастая бестия, жест Каляки-Маляки. И даже в шутку хлопнул по плечу. Это было прозвище Артёма, приклеившееся к нему ещё в детстве, да так накрепко, что счастливо перекочевало в настоящее. Изредка, когда дальнобойщик- напарник сердился или, наоборот, хотел поддержать, он называл его так. Но Артём не обижался. Каляка-Маляка так Каляка-Маляка. А тут… Словно муха укусила! Он с силой оттолкнул руку пожилого водилы. Та шмякнулась о стекло. Глухой удар и возглас обиды:
– Да ты что, совсем с ума, что ли, сошёл? Что на тебя нашло такое?
– Прости, так, что-то показалось.
– Кажется – креститься надо. Как же больно-то, а!
– В поездке пройдёт. Я же уже извинился.
– Так ты не крещёный?
– Нет вроде, – раздражённо процедил Артём сквозь зубы. Разговор явно не клеился, но тот, что сидел рядом, никак не мог угомониться, продолжая искать нить разговора.
– Как же так, не знаешь? Тебе что, мать разве не говорила?
– О чём?
– Крещёному по жизни легче. Вроде Бог с тобой. Коли не знаешь, покреститься можно и самому. Это таинство в любом возрасте не возбраняется, если желание есть. А вот я, малой когда был, сам не помню, под стол пешком ходил, а батя сказывал…
– Креститься говоришь? И то правда! Вот до кладбища доберёмся первого, там и покрестимся, – с ходу перебил Каляка, со злостью надавив на газ.
Напарник с опаской глянул на Артёма. Таких странностей он от Каляки ещё не слыхал. «Не с той ноги, что ли, встал?», – пронеслось как молния в голове. Но езда по ухабистой дороге отбила охоту думать о новоявленных причудах Каляки-Маляки. Путь лежал неблизкий. Спать в люле было невозможно, и потому пожилой водила затеял разговор, ожидая, что Артём в пути поддержит басни, и так они скоротают время за баранкой.
– Слышь, Артём, я малой был.
– Скинь мне сигаретку вот сюда, на потраву, – перебил его Каляка, совершая характерный жест рукой и чуть скривив лицо при этом.
Напарник незамедлительно исполнил нехитрое поручение и открыл по ходу боковое оконце.
– Ну это ты зря, Михалыч. Дым в тебя пойдёт.
– Да я привычный, – махнул тот рукой.
– Ты ж вроде бросил? Ну, как знаешь.
И Артём закурил. Дым, естественно, пошёл в сторону напарника. Михалыч аж закашлялся. Но Артём смолил как ни в чём не бывало. Предупреждал ведь! Сквозь глухой кашель напарник решил продолжить байку. Но Каляка вновь ему не дал, попросив закрыть всё же окно. Водила так и поступил. Как только, крутя привычно ручку, он открыл было рот, Артём перебил его, спокойно заключив:
– А вот и кладбище.
– Ты что, серьёзно, что ли?
– А я разве когда-то шутил с тобой?
– Что-то не припомню, – суетливо проговорил пожилой, поёжившись, хотя в кабине была обычная температура. Вылезать с насиженного места он не испытывал никакого желания.
– А при кладбище всегда церквушка бывает, – добавил Артём тихим голосом.
– Бывает-то бывает, конечно, да ведь ночь на дворе.
– Что ж такого, что ночь, если надо спешно, – Артём посветил фонариком вокруг. И тут прямо на глаза попалась надпись населённого пункта.
– Название какое-то чудное. За Семью Холмами. Сроду не слыхал ничего подобного, – откомментировал увиденное напарник. И добавил, пожав плечами. – Вроде ездил по этой трассе. Ерунда какая-то. Не помню.
Но Артём ему не ответил. Он открыл дверцу и выпрыгнул из кабины.
– Ну, ты пойдёшь или как?
– Да, я иду, – не без удивления проговорил старший. Он с опаской глянул на Артёма, никак не понимая, зачем тому понадобилась такая нелепая канитель.
Впереди мелькнули кресты. Это было деревенское кладбище. Двое шли по нему и молчали.
– А вот я, малой когда был, – решил прервать тишину Михалыч, чтобы не так страшно было идти. Нехорошее предчувствие не оставляло, и время от времени он подёргивал плечами, как от мороза. Однако то был внутренний холод, и отогнать так просто его не получалось.
– Ты, Михалыч, молчи лучше да под ноги поглядывай. Не то не ровён час…
– И что?
– И склеп. Провалишься. Я вытаскивать не буду.
– Я сам вылезу, коль за тем дело встало, – пробурчал недовольно пожилой водила. Ноги его всё время вязли в жиже. И это было тем более странно, что лето стояло жарким.
– Как же ты вылезешь, коли под землю провалишься?
– Послушай, Артём, ну будя шутки шутковать. Разворачиваемся и айда назад. Видишь, здесь церкви нет. Да и идти тяжеловато.
– Что, ноги пожалел, да?
Артём неожиданно остановился, а затем подошёл к Михалычу вплотную и произнёс с недобрым блеском в глазах:
– А про любопытную Варвару помнишь? Что с ней произошло?
Напарнику стало вовсе не по себе. Ночь, кладбище. Да и Артём как-то совсем необычно себя ведёт. Но на ум ничего не пришло, кроме дурацкой фразы:
– Не понял.
– Всё ты понял, чумак глазастый, – меся ботинками грязь, заявил Артём. Его поза явно выражала угрозу. А по лицу пробежала тень. Михалыч стушевался. Внутри всё похолодело, а затем, словно подвязанное на ниточках, оборвалось и ухнуло вниз: бац. Но говорить что-то надо было. Он осознавал умом, но не знал, что. Поэтому выдавил из себя, что пришло первым на ум:
– Ты о чём, Артём? Если я обидел тебя. Хоть самую малость. То скажи прямо. Что за намёки такие? Да и потом, сердце у тебя. Вон как схватился за грудину давеча. Я ведь заметил. Жалеть моторчик надо. А ты серчаешь на пустом месте.
– На пустом, говоришь? Заметил? И что? А это вот видал?
И Артём показал драгоценную вещь, найденную на дороге. Она блестела даже в темноте. Напарник аж присвистнул, произнеся шёпотом, с придыханием:
– Мать честная… Красотень-то какая! Вот это вещь… Отродясь ничего подобного…
И рука Михалыча сама собой потянулась в сторону старинного золотого украшения. Но Артём не позволил даже прикоснуться, приласкав в своих ладонях и аккуратно затем опустив в карман, где она уже лежала, заняв своё место. Глаза молодого человека горели лихорадочным блеском. Напарнику стало не по себе. «Вон оно в чём дело, оказывается.». Он заоглядывался в растерянности, будто ища невидимую поддержку, и высмотрел всё же в недалёкой дали два огонька, какие бывают обычно от окошек. На душе чуть-чуть отлегло. Водила хотел об этом сказать Артёму, но тот как-то весь изменился, спав с лица. И Михалычу расхотелось. К тому же Каляка чудно вытянулся в струнку и быстро затараторил сам, вперив пристальный взгляд в Михалыча. Артём пожелал выговорить то, что наболело, обрастая с каждым новым днём плотью, как некий нарост внутри, и мешало чувствовать себя свободным: