Простые обыватели, или зрители, выбрасывают попкорн, вытирают жирные пальцы и расходятся по домам. Они чувствуют самое большее легкую дрожь от страха, когда, въезжая в темный гараж, вдруг вообразят, что кто‑то затаился за второй машиной, но там, конечно, никого нет, и жизнь продолжается, как прежде, трам‑парам‑папам.
В реальности некоторые семьи жертв проводят остаток своей жизни в ожидании смерти. Конец.
Только дурачье верит в катарсис.
На следующий день, в два часа пополудни, я встречала Зака в международном аэропорту Тусон: один терминал, два вестибюля, двадцать выходов. Смотрела, как он спускается по эскалатору в зону выдачи багажа: его тело, медленно открываясь, заполняло проем в потолке – от туристических башмаков из шодди до лысеющей макушки. Зак был чуть выше меня, намного худее, и, хотя на шесть лет моложе – но, не подумайте, что во мне говорит тщеславие, – выглядел он значительно старше меня.
Ползущая лестница резко сменялась неподвижным полом. Он споткнулся, качнувшись прямо в мои объятия. Избегая смотреть реальности в глаза, он шепнул мне в волосы:
– Ух, последний отрезок полета швыряло, как верхом на дикой лошади.
– Вы же летели меж горных хребтов, там воздух разряжённый, воздушные ямы. – Объятие вышло искренне нежным, к тому же мне удалось быстренько принюхаться к нему.
Последний раз, когда я видела Зака, его личная гигиена оставляла желать лучшего. Но ради Джессики он вымылся и даже нарядился в новую голубую рубашку с коротким рукавом. По перпендикулярным складкам на дениме было понятно, что одежда недавно из пакета. Запаха алкоголя я тоже не уловила. В самолете он наверняка не пил и, может, поэтому так торопливо отстранился, чтобы я не успела почувствовать дрожание – как крылышки мотыльков – его пальцев на моей спине.
Я удержала его руки на мгновение дольше, дала ему заглянуть мне в глаза и не отвела свои, как это делали многие.
– Не надо, Зак. Тебе нет нужды видеть ее. Мы получили подтверждение зубной формулы.
– Я не помню, говорил ли тебе, что недолго работал судебным дантистом?
Да, раза четыре или пять, как и твердил, что не винит меня в смерти Джессики. С ленты багажной карусели Зак снял небольшую холщовую сумку, и мы пошли из терминала на парковку. Там я усадила его в машину, вручила бутылку воды, что всегда дают приезжающим в пустыню, заставила немного хлебнуть, и мы поехали в деловую часть города, где располагалась лаборатория судмедэкспертизы.
Макс Койот и Лаура Коулмен были уже на месте; едва мы переступили порог, нас встретил в фойе Джордж Манрикес.
– Доктор Манрикес, – поздоровалась я: ситуация требовала формальности, несмотря на то что мы с экспертом знали друг друга по моему недолгому периоду работы в Бюро Тусона.
Я сделала шаг назад, давая ему подготовить Зака к тому, что предстояло увидеть.
– Мистер Робертсон, – сказал Манрикес, показывая на пару небольших кресел в дальнем углу в холле, – прошу вас, присядьте здесь на секундочку.
Зак повиновался, а мы трое – я, Макс и Коулмен – повернулись друг к другу, делая вид, что не слушаем.
– Мистер Робертсон, – повторил Джордж, когда оба уселись, – никто лучше меня не понимает, что это реальная жизнь, а не постановка, поэтому я хочу немного подготовить вас. Здесь у нас нет никаких загадок или отраженного освещения, как в ТВ‑шоу. Вы не увидите свою дочь, точнее, того, что вам напоминало бы вашу дочь. Это скелет, обтянутый темно‑коричневой кожей. Вы когда‑нибудь видели мумию?
– На картинках в книгах, – ответил Зак. – Мы… как‑то ездили в Помпеи, но я понимаю, там совсем другие тела… – Воспоминания о далеком отпуске согнули его, словно придавив своей тяжестью.