Увидел он картинку на мониторе и озверел. Желчно заметил, что фабрика слухов работает безотказно. Они с молодой женой, и вправду, живут как кошка с собакой. Летающими кастрюлями его не удивишь. Но от меня он такой подлянки не ожидал, и этот глумливый коллаж ставит крест на нашей дружбе. Я пробовал объяснить, что ничего не монтировал, но этим, похоже, разозлил его еще больше.
Он ушел, грохнув дверью.
Потом мне заказали серию снимков гостиницы на Садовой. Хозяин построил ее на месте бывших меблированных комнат, сгоревших лет сто назад.
Пара фотографий опять оказалась испорчена. На переднем плане, заслоняя хозяина отеля, стояла пожилая женщина в платье до пят, с мрачным обрюзгшим лицом. Губы ее были поджаты, руки скрещены на груди.
Я показал снимок распорядителю и спросил, не знает ли он эту даму. Тот пожал плечами, но спустя день перезвонил мне, и сказал, что профессионалу неэтично забивать голову клиентам дешевыми розыгрышами.
Женщина оказалась прежней владелицей гостиницы, погибшей в пожаре век назад. Ее портрет нашелся в газетных подшивках, репринты которых новый владелец заботливо собирал.
А мне сообщили, что больше в моих услугах не нуждаются.
Все окончательно мне разонравилось после съемок в салоне красоты. Вроде рутина: вид с улицы, вывеска, интерьер. Кабинет косметический, массажный… мастера с дипломами, счастливые клиенты. Стойка администратора… тут я и завис.
Администратором работала такая девушка! В ее глазах плескались зеленые воды бездны. Светлые волосы отливали изумрудом, когда на них попадал свет вмонтированного в стену аквариума. И она согласилась со мной встретиться.
На фотографии у барышни из-под стойки торчал чешуйчатый хвост.
Я таращился на жутковатый снимок, гадая, как так могло получиться. Она подошла и заглянула мне через плечо. Ой, что было! Даже не хочу вспоминать.
Порядком устав от нервных клиентов, мы с «Никоном» вышли на улицы Питера. Ох, и не в добрый час. О тайной жизни города я узнал столько…
В Таврическом саду старуха выгуливала отдышливого мопса на цепочки. Мопса, я точно помню. На снимке с цепи рвался упитанный ящер.
Мрачный ДПСник в форме, которого я щелкнул из окошка троллейбуса, на фотографии оказался закутан в темный плащ. Его мучнисто-белое, цвета земляной личинки, лицо украшал слоновий хобот.
Мальчишки-серферы с Дворцовой, которых я долго подлавливал в моменты зубодробительных трюков, на снимке вышли вовсе без досок. Зато с крыльями. Остроконечные уши и раскосые глаза делали их похожими на летучих мышей.
Черт подери, я заснял гномов! А как еще назвать крохотных человечков в атласных кафтанах? Один щеткой надраивал ноготь большого пальца атланта, а другой, рыжий, показывал мне язык.
Казалось, я схожу с ума.
С горя показал карточки другу.
– Не гони, – сказал он. – Эти игры с фотошопом ведут в никуда.
Я хотел его щелкнуть на память, но он закрыл рожу рукой:
– Нет уж, спасибо. Себя снимай, мистификатор!.. – и сбежал, подав мне мысль.
Автопортрет. Пуркуа бы, собственно, не па? Может, узнаю о себе что-то новое. Обнаружу слегка перекошенный нимб или серебряное копытце?
Сделал снимок перед зеркалом и залил в компьютер. Глянул и огорчился: ни тебе крыльев, ни рогов и копыт.
А вот с комнатой было неладно. На снимке, прямо у меня за спиной, была дверь. В реальности – глухая стена, с обоями цвета беж, которые я сам и клеил.
Я подошел и погладил ладонью поверхность. На стене проступили контуры двери без ручки. Я толкнул, и она подалась.
Ну, я и шагнул. С фотоаппаратом на шее и в шлепанцах. Без звонка другу и предсмертной записки. Когда начинаешь видеть невидимое, чувство опасности слегка размывается.
И дверь за мной немедля захлопнулась.
Я оказался в храме, в одной из боковых ниш близ алтаря. Сквозь высокие окна било солнце. Горели факелы и свечи. В духоте плыл сладковатый запах.
Шла месса. Бледные мрачные люди стояли у гроба и слушали священника. Слова гулко разносились под стрельчатыми сводами.
Кто-то взял меня за локоть и сказал недовольно:
– Слишком долго мне пришлось вызывать вас. Приступайте!
Рядом со мной стоял тип в серой сутане. Брезгливой мордой и жидкими волосами он напомнил мне препода по философии.
Ага, вот по чьей милости я тут. Интересно, к чему приступать?
Пока я соображал, собеседник произнес:
– Вот ваша плата, – и протянул кожаный кошель.
Я молчал.
– А вы немногословны, – заметил он. – Возможно, вас интересует собственная безопасность?
Я кивнул. Не то, чтобы понял, о чем речь, но безопасность – да, весьма меня занимала.
– Сделаете дело, и вас доставят в безопасное место. Работайте, ну же!
И тут включился автопилот: при слове «работать» я потянулся к фотоаппарату. Серый вздохнул с облегчением. Неужто я угадал?
Сделал несколько кадров с похорон, и хотел было подойти поближе, но новый знакомец меня остановил:
– Не нужно, чтобы вас видели.
Ага. Дальше – что? Сейчас он протянет мне флешку, я солью картинки и уйду обратно, сквозь стену в тапочках в родные пределы? Чтоб потянуть время, я перевел фотоаппарат в режим просмотра и вскрикнул от изумления. Скорбная месса преобразилась.
Прихожане и монахи остались прежними. А вот центральные фигуры изменились до неузнаваемости.
Они стояли у гроба. Двухголовый карлик в комбинезоне и существо, напомнившее мне ДПСника с Московского: высокий, с хоботом. С ними была миниатюрная девушка. Мертвенно-белая кожа, черные волосы и ярко-алый рот делали ее похожей на готическую сувенирную куклу.
Нелепые разноцветные колпаки, как у малышей на днях рождения, венчали их головы. В руках у существ были кубки.
Покойник выглядел совсем по-человечески. Разве что возмутительно живым: сидел, свесив ноги, на крышке гроба, и глядел по сторонам с веселым любопытством, сжимая в руке пузатую бутыль. Почему-то я решил, что это ром.
Скорбное окружение не изменилось: прихожане, монахи. На коленях возле гроба молилась старушка.
– Ну?! – нетерпеливо дернул меня собеседник, – что?
Я навел фотоаппарат на него. Тот вцепился руками в кулон, висящий на шее, и что-то зашептал на птичьем языке. Кстати, озарило меня, как это я до сих пор понимаю, что он мне говорит?..
– Так не пойдет, – прошипел серый. – Делайте свое дело, а в мое – не лезьте! Отвечайте лучше – они… здесь?..
– Да, – было понятно, о ком он спрашивает.
– Которые? – его ноздри раздулись.
Я медлил. Почему я должен говорить? На фига мне этот кошель, если я даже не знаю, как выбираться отсюда? И что сделали мне эти твари, кем бы они ни были?
– Говорите, – серый изучал скорбящих, словно пытаясь увидеть то, что открылось мне. Несколько стражников из соседней ниши не спускали с него глаз, ожидая сигнала.
Я сделал еще кадр. То, что увидел, мне не понравилось: девушка стояла, глядя в толпу. Белесые нити тянулись от поднятых рук к прихожанам, опутывая их паутиной. Лица хмурились, в первом ряду рыдала женщина. Это решило дело.
– Этот. Старуха у гроба. Вояка в первом ряду…
Серый кивал, будто и сам подозревал именно их. Стражники бесшумно двигались по залу.
– Все? – переспросил он меня.
Я кивнул.
– Большое спасибо, – сказал он с чувством.
И в мозгу у меня взорвался контейнер с конфетти. Я потерял сознание.
Очнулся от холода. Лежал на каменном полу, в нос било кислятиной. Пульсировала шишка на затылке, голова звенела от боли.
Голос сверху вещал:
– Таким образом, самым безопасным местом в нашем герцогстве является именно эта темница. Вход замурован. Пища и еда буду исправно доставляться. Можете быть совершенно спокойны…
Я дополз до соломенного матраса и опять вырубился.
Проснулся, будто толкнул кто. Так бывает, когда среди ночи вскакиваешь от стука собственного сердца, а через секунду звонит телефон. Саднило бок. Оказалось, все это время я лежал на злополучном «Никоне».