– Это я обнаружил труп.
Долгое молчание. Потом он фыркнул:
– Это что, какая‑то шутка? Или глупая игра?
Голос был хриплый, хозяин кашлял и отхаркивался.
– Я обнаружил труп, – снова заговорил я. – А перед домом стоял твой «порше». И мне хочется с тобой поговорить.
Было слышно, как он высморкался, потом откашлялся.
– Во‑первых, какой такой труп? Во‑вторых, у меня нет никакого «порше». В‑третьих, если б вы знали, как много дураков звонят мне. И каждый второй пытается шантажировать.
Я прижался пылающим лбом к стеклу будки. И сказал:
– Труп Юлиуса Боммера. У меня есть фотография, где твой «порше» стоит перед его домом в то утро, когда его убили.
Он хрипло вздохнул и сказал изнемогающим голосом:
– Боже милостивый! Где вы сейчас находитесь?
– На Нюбругатан, рядом с твоей конторой.
Он ответил – внушительно, в тоне приказа:
– Идите сюда немедленно, чтоб я мог узнать, чего вы хотите.
Я молчал до тех пор, пока не услышал его голос снова:
– Алло? Алло?
И тогда я сказал:
– Зачем мне это нужно?
И положил трубку.
До подъезда я добрался меньше чем за тридцать секунд. Дом истинно эстермальмского стиля, пять этажей, четыре угла. Архитектор попытался улучшить впечатление, пустив между окнами двух верхних рядов вьющиеся гирлянды из светлого гранита. В цокольном этаже помещался большой магазин электрооборудования, который, по‑видимому, охотно отпускал товар в кредит – в каждом обращенном к улице окне виднелись хрустальные люстры. Да еще парикмахерская, мужская и женская, но без единого клиента.
Дверь подъезда была отделана дубовыми панелями и зеркальными стеклами. Я стоял и смотрел на все это несколько секунд.
Напротив финансовой компании «Молот» расположился небольшой продовольственный магазин. Я вошел туда, встал у лотков с зеленью, потому что они были у окна. Нюхал огурцы, щупал морковку.
Наконец за зеркальными стеклами напротив, через улицу, появилось чье‑то лицо. Панельная дверь отворилась – медленно, осторожно. Кто‑то стоял там в полумраке, оглядывая улицу. В щель высунулась голова. Щетка белокурых волос. Мускулистое туловище. Кожаная куртка, джинсы, сапоги.
Я мрачно отсалютовал ему сквозь витрину, взяв в руку самый большой лук‑порей.
– Здорово, Гугге, – сказал я.
Зверь остановился, увидев мою машину. И тут же отвернулся и уставился в какую‑то витрину, ловя в ней слабое отражение улицы. Я улыбнулся: Зверь, мой друг, вызывающе длинноногий, руки спрятаны в складки пончо, черные локоны развеваются на ветру. Если он хочет остаться незамеченным в Эстермальм (Стокгольм, Швеция), так ему надо закопаться в землю.
– Э, – сказал я, – иди сюда. Ты уже обманул полицию безопасности. Они не сильны в уличных играх.
Гугге тоже в этом не был силен. Но вот ирландцы – да. Может, Зверь был прав.
Я вылез из «пежо» и направился к Нюбругатан. Именно такого поведения и ждал от меня Зверь. Я остановился у какой‑то витрины. Он прошел мимо меня. Я стоял и думал, держа его в поле зрения уголком глаза.
Зачем я ему позвонил? Почему вдруг перепугался? Почему боялся войти в дубовую дверь?
Зверь исчез.
Я выругался и двинулся к пахучей кондитерской. Он пришел лишь через десять минут. Передо мной к тому времени стояла дымящаяся чашка и лежала плюшка с глазурью. Он взял со стойки черный кофе и сел рядом со мной.
– Nada, – сказал он. В смысле – ничего. Никто за мной не шел. Никто за мной не следил. Никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса.
– Но, Зверь... почему я боюсь?
Его черные глаза обшарили меня, холодно и бесцеремонно, как оглядывают чужака.