– Так‑так.
Бертцер выпрямился. На его лице появилась улыбка, какая бывает у участников каких‑нибудь переговоров.
– Я бы очень хотел просмотреть эти списки. Не вполне, правда, уверен, какие у меня при этом мотивы – хочу ли я отомстить? Или вырвать «Сентинел» из рук торгашей?
– Для меня это роли не играет. Только есть два вопроса.
Он кивком дал разрешение изложить их.
– Первый, – начал я, – могут ли списки объяснить, почему умер Юлиус Боммер?
Он уже высказался насчет картины. И ничего больше говорить не хотел.
– Вы сами утверждаете, что списки могли стать причиной его смерти. Все, что я могу сделать, попытаться проверить ваше утверждение.
Разговор, достойный зала заседаний. Если А равняется Б, то, может, В можно поменять на Г. Вот путем таких разговоров и становятся директорами‑распорядителями.
– О'кей, – сказал я. – Второй вопрос: если я приду завтра за списками... будет тут сидеть легавый, поджидая меня?
– Нет.
– Слово чести... директора‑распорядителя?
Он посмотрел на меня внимательно, но моя улыбка была не такая широкая, как у него.
– Слово чести, – сказал он торжественно.
Я встал, а он поинтересовался: может, попросить Асту принести хереса? Нет, спасибо, сказал я. Аста наверняка добавит мне в рюмку мышьяку.
Мы вышли на солнце и сквозняк. Рюббе подбежал, виляя хвостом. Я отвесил поклон Асте и отступил через калитку.
Карл Юнас Бертцер остался стоять на газоне. Он поднял руку и помахал мне. Люди так делают, когда им приходится клясться в чем‑то своей честью. Они думают, что ты член клуба болельщиков или поклонников. Муссолини – тот, говорят, махал аж обеими руками.
Зверь был внизу, возле теннисных площадок у воды. Там четыре девушки играли двое на двое. Он стоял рядом, высокий, стройный, черноволосый, и посылал им сияющие улыбки из глубины черной бороды. На площадке слышалось хихиканье, а мяч то и дело летел не туда, куда надо.
– Пошли, – сказал я сердито. – Я‑то думал, ты охраняешь мою безопасность.
Зверь помахал девушкам и засмеялся.
– Друж‑жище, – сказал он, – безопасность охранять не есть безгрешность сохранять.
Я хотел ехать в «Утреннюю газету» за фотографиями для Кристины Боммер. Зверь хотел глазеть на девиц. Я отвез его в Королевский парк. Обычно его прогулки заканчивались тем, что он усаживался играть в шахматы. Тут все‑таки ценились мозги.
Отдел иллюстраций был пуст. В окна струилось солнце.
Я разыскал катушку и отправился в лабораторию. Там тоже было пусто. Если воскресенье в конце лета выдается хорошим, вся Швеция отдыхает. Только у нас на Севере сиеста длится целый день. Так что, ругать прилежание в Испании? Там говорят: manana, в смысле «завтра». В Германии – «на следующей неделе».
Пока пленка сохла, я прошел в архив. Прочел все, что было напечатано в «Утренней газете» насчет «Сентинел». Ни одной из пикантных деталей, о которых рассказывал Бертцер, там не было. Такова уж экономическая журналистика – на проигрывающих не ставят.
Снимки с Юлле были ужасны. При черно‑белом изображении драматизм усиливается. Цвет лучше работает на идиллические сцены. Поэтому‑то «Утренняя газета» дает почти только одни цветные фото на первой полосе.
Я отпечатал лишь те снимки, где был Юлле. Но, как всегда, сделал контрольки со всей пленки. Пока снимки сохли, начал просматривать кадры на контрольках.
Что‑то там было странное. Такое же чувство я испытал и там, на улице в Таллькруген. Я достал лупу и стал один за другим разглядывать контрольки. Так, дверь открыта, «порше» стоит...
«Порше»!
Что делал «порше» возле Шато Боммер? Будь у Юлле автомобиль, в лучшем случае это была бы старая служебная «гранада».