Я покачал головой. Еще один промах. Зато с горки спускался здоровенный блондин – так, как будто гулял.
Ветер все еще дул, но тут было чуть теплее. Набережная, обращенная к Риддарфьерден, купалась в солнечных лучах. И все же скамейки на длинной террасе у воды были почти все пустые. Какая‑то пара, принеся термос, устроила на краю набережной пикник. Молодой парень с косичкой на затылке и кольцами в мочках ушей загорал, не обращая внимания на холод и ветер. Он углядел на самой дальней скамейке женщину, которая сидела и улыбалась. Но его авансы успеха не имели. Она улыбалась мне.
Я прислонился к машине и улыбнулся в ответ. Ей было примерно двадцать пять. Подтянутая, черноволосая, загорелая. Сидела она, повернувшись в мою сторону, рука на спинке скамьи, нога на сиденье. Белые зубы сияли, глаза блестели – настроение было хорошее.
Непохожа она была на рабыню стула‑каталки. Скорее выглядела как королева бала либо как цыганская шлюшка, с наслаждением наблюдающая, как из‑за нее дерутся.
Я кивнул ей. Вот, значит, какова кандидатка в самоубийцы.
Она подняла руку и поманила меня к себе. Я выпрямился и, не торопясь, направился к ней, в то же время осторожно зыркая по сторонам. Парень с косичкой выглядел не очень довольным. Пара с термосом меня даже не заметила.
Я оперся на спинку скамьи.
– Привет, – сказал я.
Она улыбнулась, показав все свои сияющие зубы, и положила ладонь на мою. Рука была теплая, а пожатие крепким.
– Наконец‑то мы одни, – задиристо сказала она.
Я обернулся и бросил взгляд на улицу.
– Какого черта, – буркнул я. – Такое чувство, будто кто‑то смотрит на меня через оптический прицел с крыши строительного управления.
Она фыркнула.
– Со мной только Гугге, – сказала она. – Покупает мороженое в киоске.
Гугге оказался тем гигантом у моста. Он уже шел к нам. В одной руке он держал три порции мороженого.
– Чур, мне ромовое с изюмом, – пророкотал он, подходя. Голос у него был просто создан для казарменного двора или допросов с пристрастием.
– Гугге всегда получает все, что хочет, – засмеялась она.
– Да уж, – сказал я. – Мне давайте любое. Чтобы не обидеть Гугге.
Он засмеялся и протянул мне мороженое; щеки его блестели, как наливные яблоки.
– Это ты положил записку на сиденье в моей машине? – спросил я, стараясь, чтобы тон был безобидным.
Он поглощал мороженое так, что за ушами трещало, но в ответ любезно кивнул.
– А как ты влез? – спросил я спокойно.
Он только покачал головой:
– Это не твое дело.
Я повернулся к женщине на скамейке.
– Как он влез?
– Сядь‑ка рядом, – почти приказала она, похлопав по скамье.
Я сдался и сел рядом с мороженым в руке.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– На торопись. Сиди пока так.
– Я буду звать тебя Кармен, – сказал я.
Она была одета в черное. Мягкая черная кофта нараспашку, под ней просторная черная блузка, черные джинсы в обтяжку. Стройная и гибкая, как подросток, но руки сильные, как у кучера‑ломовика. Говорят, это бывает, если провести несколько лет в кресле‑каталке.
– Так звали одну озорную цыганку в Севилье, – пояснил я.
– Кармен... – Она наклонила голову набок. Изучающе оглядела меня и вдруг произнесла: – А ты бы мог мне понравиться.
– Я всем нравлюсь, – ответил я. – Идеальный друг. Дешевый, выносливый и легко заменяемый.
Она ткнула мороженым в сторону белокурого гиганта.
– Гугге, отвали. Мы тут посекретничаем. Если он начнет глупо себя вести со мной, бросить его в воду.
Гугге откликнулся с энтузиазмом:
– Поближе или подальше?
Он поднялся, лукаво подмигнул мне и подошел к краю набережной, чтобы прикинуть высоту полета.