— Значит ли это, что вы располагаете видеозаписью той знаменитой ночи?
— Частично. До кражи. Обычно защитники животных не прикасаются к камерам. Они предпочитают, чтобы мы… как бы сказать… обнародовали их отважный порыв… Но вероятно, один или два человека вернулись обратно вскоре после нашествия отряда. Они разбили камеры и унесли оборудование… Я все пытаюсь понять, зачем им мог понадобиться стереотаксический аппарат?
Я украдкой подмигнул коллеге:
— А можно взглянуть на запись?
Этот Адольф с приклеившейся ко лбу прядью повернулся к нам:
— Полагаю, вы догадываетесь, что злоупотребляете моим великодушием?
— Я надеюсь, у вас в этом есть своя корысть. Если мы прижмем эту организацию, вы избавитесь от многих бед. Или я ошибаюсь?
— Хм… Ну что же…
Он нажал кнопку.
— Я иду во второй видеозал. И чтоб меня не беспокоили!
Он пригласил нас следовать за ним. Снова эти пустынные коридоры, словно прорытые под землей. Строгая геометрия, бесконечные перспективы. Проходя мимо открытой двери, я различил поскуливание собаки. Слабое и очень редкое, томительная жалоба такой эмоциональной силы, что оно проникло в меня и потрясло. Было в этом сетовании что-то всеобщее, что, несмотря на языковой и видовой барьер, заставляет вас пронзительно ощутить страдание другого. Там, на алюминиевом столе, на спине лежал бигль. Его крестом расставленные и привязанные лапы выворачивались невероятным образом и, вырывая клочья шерсти и мяса, пытались освободиться от ремней. Прежде чем я успел разглядеть еще что-нибудь, директор проскользнул передо мной и резко захлопнул дверь:
— Нам прямо! Пойдемте, пожалуйста!
Перед моим мысленным взором возник образ истязаемой женщины. Мы прибыли к месту назначения. Нам пришлось спускаться под землю, и мы все шли и шли по бесконечным ступенькам.
Как в атомное бомбоубежище…
О божественное видение! Небольшое толстое растение, разумеется искусственное, весело подскакивая, пыталось придать печальному залу хоть толику радости. Директор отпер шкаф с этикеткой «Первый семестр 2002». Тщательно выбрал нужную кассету и вставил ее в видеомагнитофон.
Вторжение защитников животных оказалось стремительным и разрушительным. Как если бы в посудную лавку запустили команду перевозбужденных игроков в американский футбол. Превосходно организованные люди в масках принялись освобождать собак, кошек, потом кроликов и мышей, и орды животных пушистой толпой ринулись в коридоры, словно с тонущего Ноева ковчега. В общей суматохе оборудование в помещении под непрерывно повторяющимися ударами бейсбольных бит превратилось в месиво битого стекла и нагромождение яростно растоптанных обломков.
Ураган продолжался четыре минуты тридцать секунд. А спустя еще три минуты удары по объективам разных камер положили конец фильму.
— Вот уж поработали… — прокомментировал директор, останавливая запись. — Интересно, правда?
— Вы передали копию в комиссариат Вернона?
— Разумеется. Эту пленку и записи с других камер наблюдения, которые представляют сцену с разных точек. Однако ваши коллеги, похоже, не слишком спешат с расследованием… Скажем, они заняты чем-то другим.
Мы снова поднимались наверх. Внезапно я ощутил, будто меня накрыло какой-то волной. Собачий вой… Я слышал, как воют собаки. Директор шел перед нами, и я шепнул Сиберски на ухо:
— Слышишь, как воют собаки?
— Да, очень слабо, но слышу. Отвратительно…
Резкие, душераздирающие звуки отчаянных жалоб теперь звучали сильнее. Собак мучили, на них ставили опыты… Ставить опыты… Внезапная мысль заставила меня задать директору вопрос:
— Скажите, здесь поблизости есть приют для животных?
Мотнув головой, директор откинул прядь со лба, а потом ответил:
— Вам прекрасно известно, что противоположности сходятся… Вы найдете их здание в трех километрах отсюда, если поедете дальше той дорогой, по которой прибыли сюда.