– Наверное, тогда ее мать еще не пила.
– И тем не менее…
– Фрёлик, все органы государственной власти совершают ошибки. Полиция не исключение… Мне известны случаи, когда невинные люди по двадцать лет проводили за решеткой из-за ваших ошибок!
Фрёлик хотел было возразить, но Аннабет не замолкала:
– К нам в центр привезли четырнадцатилетнюю девочку, которой звери полицейские выбили четыре зуба!
– Четырнадцатилетнюю? Не может быть!
– Тех, кто ее избивали, гораздо больше, чем ее возраст, волновало то, что она принимала участие в антирасистской демонстрации! Я хочу сказать, Фрёлик, что ошибки совершают все. Я полжизни посвятила исправлению чужих ошибок. Реабилитация наркозависимых – долгий процесс. Бывает, что доза героина, купленная на улице за тысячу крон, становится первым шагом на пути к самоубийству или началом многолетней борьбы. Такая борьба обходится обществу в десятки миллионов крон! Даже если Катрине станет очередной цифрой в очередном статистическом отчете, не спешите списывать ее со счетов… Лучше найдите того, кто убил ее!
– Где прошло ее детство? – перебил ее Гунарстранна.
– Я точно не знаю, но, кажется, в Крокстаделве или Мьёндале, Стенберге… где-то в тех краях, в одном из бесчисленных жилых комплексов между Драмменом и Конгсбергом.
– Кто биологические родители Катрине?
– Катрине знала, что ее родная мать умерла, когда она была совсем маленькой, вот и все. Я особо не расспрашивала ее.
– О чем вы с ней говорили?
– Довольно много – об ее отце. Его она по-настоящему любила, но он умер, когда ей было десять или одиннадцать лет. Возможно, оттуда все ее комплексы. Стремление найти замену отцу. Конечно, все это лишь предположения, домыслы.
– Нам нужно выяснить одну вещь, – медленно проговорил Гунарстранна. – Вы что-то говорили о насилии в детстве. К Катрине это тоже относится?
– Не знаю.
– Что значит – не знаете?
– Катрине во многом была совершенно непроницаема. У меня есть кое-какие подозрения, но наверняка я ничего сказать не могу.
– На чем основаны ваши подозрения?
– На мыслях, наблюдениях за ней… В судьбах, похожих на ее судьбу, как я и говорила, часто кроется нечто подобное. Ярко выраженные симптомы – проституция, побеги, наркозависимость – могут быть вызваны многими факторами. Попробуйте представить себе девочку с сильной привязанностью к отцу. Потом отец умирает, мать запивает, в доме постоянно меняются мужчины… Однако наверняка я ничего не знаю. Повторяю, во многом она была непроницаема.
– Кто-нибудь может нам помочь прояснить этот вопрос? С кем Катрине была особенно близка?
– С Уле, конечно. Они были вместе довольно долго, хотя их отношения можно назвать спорадическими.
– Спорадическими?
– Они не жили вместе; у каждого была своя квартира. Уле больше хотелось постоянных отношений, чем ей. Поймите, пожалуйста, вот что… Катрине не любила, когда кто-то подходил к ней слишком близко… Кроме того, Хеннинг, который проходит у нас альтернативную службу… Вы его видели у нас в приемной. Он тоже проводил с Катрине довольно много времени. Еще Сигри, представитель социальной службы, которая работает у нас… Сигри Хёугом. Катрине ей доверяла. Правда, сомневаюсь, чтобы Сигри знала больше того, что известно нам. Обычно мы не храним друг от друга секреты наших пациентов… у нас так не принято.
– Но разве не на этом основана профессиональная этика? – тут же возразил Гунарстранна. – Иными словами, пациенты «Винтерхагена» не могут рассчитывать на то, что сотрудники будут хранить их секреты?
Аннабет бросила на него ошеломленный взгляд.
– Вначале вы прикрывались необходимостью хранить личные тайны ваших пациентов… соблюдать нормы профессиональной этики, – напомнил инспектор.
– Гунарстранна, успех лечения зависит от открытости.
Инспектор молча смотрел на нее. Он ждал продолжения.
– Более того, открытость легла в основу нашей идеологической платформы. Полная открытость, – негромко объяснила Аннабет.
– Давайте поговорим о ее знакомых мужчинах, – предложил Гунарстранна. – Они добивались ее расположения? У приятеля Катрине были соперники?
– Откровенно говоря, понятия не имею, – ответила Аннабет. – И вообще, не нужно особенно полагаться на мои слова. Возможно, мне только показалось, что Уле ревновал ее. О таких вещах мне известно очень мало.
Гунарстранна нетерпеливо переминался с ноги на ногу и смотрел на машину. Правильно истолковав его жесты, Аннабет сказала:
– Вам не обязательно подвозить меня. Хочу подышать воздухом; к тому же сейчас не поздно. Пройдусь пешком.
– До того как мы расстанемся, пожалуйста, назовите всех, кто в субботу был у вас в гостях.
Аннабет Ос задумалась.
– Вам в самом деле нужно?
– К сожалению, да, фру Ос.
Она глубоко вздохнула и посмотрела Франку Фрёлику в глаза.
– Тогда начали… Записывайте!
Они смотрели ей вслед. Аннабет Ос могла бы служить иллюстрацией к книге норвежских народных сказок. Длинная юбка, туфли без каблука и квадратный рюкзачок на спине. «Старуха с посохом»… Только посоха у Аннабет не было.
– Знаешь, почему все училки ходят с такими рюкзаками? – задумчиво спросил Фрёлик.
– Там книжки, – предположил Гунарстранна.
Фрёлик покачал головой.
– Нет. Такой рюкзак влезает в кухонную раковину, – ответил детектив.
– В раковину? – удивился Гунарстранна.
– Да. И тогда очень удобно встать в нужную позу, если мужу вдруг захочется на кухне. – Фрёлик расхохотался собственной шутке.
Гунарстранна посмотрел на него с отвращением.
– Рюкзак, – пустился в объяснения Фрёлик, – кладется в раковину, и можно…
– Я понял, – перебил его Гунарстранна. – По-моему, тебе вредно ходить холостяком. – Он встал. – Проверь лучше бюро путешествий. И допроси гостей из списка.
– А ты чем займешься?
Гунарстранна посмотрел на часы:
– Поеду домой переодеваться. Сегодня я иду в театр.
– Ты?! – недоверчиво выпалил Фрёлик. – В театр?
Гунарстранна сделал вид, что ничего не заметил. Он еще раз перечитал записи Фрёлика.
– По пути заеду к Сигри Хёугом… Ну, пока!
Глава 7
Дела домашние
Наверное, она была славной девушкой, думал Франк, гадая о том, что значила татуировка вокруг ее пупка. Рисунок не обязательно имел какой-то особый смысл. В наши дни даже девочки-подростки делают тату на плечах, ягодицах, на груди. Тату можно увидеть где угодно. И все-таки ее татуировка, возможно, означает, что он никогда не поймет ее до конца. У него есть друзья-мужчины, которые делали себе татуировки; у Рагнара Травоса исколота вся верхняя половина туловища. Однако поскольку ни одной женщины с татуировкой он не знал, то решил, что ему трудно понять девушку, решившую сделать себе наколку.
Франк Фрёлик вовремя заметил свободное место и припарковал служебную машину в нескольких метрах от дорожки, ведущей к жилому комплексу в Хаврcвее. Стоя в кабине лифта, которая медленно поднималась на третий этаж, он продолжал размышлять о татуировках. Рагнар Травос считал, что татуировки – это красиво. Фрёлику казалось, что он никогда не сможет видеть в тату просто красивые картинки. Татуировка становится неотъемлемой частью человеческого тела… Поэтому и тело становится частью татуировки. Любой вид нательного искусства, который нельзя удалить, становится частью того или иного человека. Или, наоборот, человек становится частью своей татуировки. Поэтому рисунок очень важен… Хорошо, что Катрине Браттеруд не попросила сделать себе банальную татуировку вроде кошки… Низ ее живота украшал таинственный цветок с множеством лепестков. Независимо от того, что рассказывали о ней Аннабет Ос и другие, Катрине останется женщиной с украшенным низом живота – покойницей с рисунком на животе; татуировка будет выделяться и станет неотъемлемой частью Катрине всякий раз, как он будет думать о ней как о живой женщине. «Вот что самое трудное, – подумал Фрёлик. – Я считаю татуировку Катрине одной из важнейших ее черт, и потому мне трудно судить о ней».