Гм. Для кого это я тут расписался, кому рассказываю свой собственный сюжет? Или пытаюсь сконструировать синопсис для очередной отправки по издательствам?
Роман написан от первого лица, что делает его еще более сложным. Мы видим историю исключительно глазами героя, первое время верим его трактовке происходящих событий. Слово за слово, мы понимаем, что вокруг героя ведется зловещая игра. Сам же он до самой своей смерти (а он умирает, как многие мои герои, почти все) видит лишь ту картину событий, которую ему представляют заранее сговорившиеся злоумышленники…
И далее, в том же духе. Вместо того, чтобы ответить на это письмо, я тщательно переписал его в свой дневник и принялся за какой-то синопсис.
Ладно, и ответ также напишу сначала от руки, здесь.
Милая Вика!
Я очень тронут твоими признаниями. Вовсе не обязательно это «я больше никогда Вас не потревожу». Напротив – тревожь, сколько твоей душе угодно. Мне любопытно, меня греет, что у меня, оказывается, есть ПОКЛОННИК (в твоем лице). Я одинокий человек и общение с тобой мне совершенно не повредит. Пиши. Звони. Приходи. Буду очень тебе рад.
4
Вот интересно. Если у этой тетради каким-то странным образом образуется читатель, то он наверняка не поверит мне ни на грош, решит, что и этот текст – какая-то выдумка. Слишком уж неправдоподобно явление юной девы в мою мрачную жизнь.
В принципе – чем черт не шутит? – может быть, из этих заметок и вырастет когда-нибудь книга, ведь я все-таки писатель.
Не имея ни денежной надобности, ни душевного желания сочинять что-либо для журналов, издательств, да и вообще – творить беллетристику, я нашел ближайший выход для своей литературной энергии: просто пишу собственную жизнь. Правда, десятилетиями взращенный профессионализм направляет мою руку на нечто вроде рассказов – пусть материалом для них и являются текущие события. Впрочем, эту синюю тетрадь советского производства, найденную в старой коробке и случайно чистую, вполне можно назвать дневником. Есть в этом какой-то новый, прежде не ведомый мне интерес: ведь я начинаю рассказ в то время, когда материал не готов, то есть – события моей жизни еще не произошли.
Вика явилась на следующее утро. Я притворил за нею дверь, так же, как и вчера. Какое-то время мы молча разглядывали друг друга, затем она сделала шаг и приникла ко мне, крепко прижав голову к моей груди.
– Вы ведь не прогоните меня, правда? – прошептала она прямо в ткань моей мягкой рубашки.
Я рассеянно гладил ее волосы, вдруг наткнулся мизинцем на ее ушко и чисто автоматически, давно отработанным донжуанским жестом залез внутрь. Физиология дала о себе знать: девушка тихо мяукнула. Я знал, хоть и не чувствовал сквозь ткань, что в этот момент набухли ее соски. Я взял Вику за челку, запрокинул ее голову навзничь и всосался в покорные горячие губы.
Дальнейшее произошло чисто автоматически. От моего жадного поцелуя тело обмякло, я сгреб его и бегом отнес в спальню, где и овладел им, даже не раздев толком – боялся, что оно очнется и передумает.
Владение длилось минут сорок, я потом глянул на стенные часы. Конечно, уже в ходе акта, я раздел девушку дочиста, да и с себя всё сорвал. Вика умудрилась уснуть, устроив голову где-то далеко у меня между ног, и я не видел никакой Вики, поскольку вся она скрывалась за моим огромным животом. Это обстоятельство меня развеселило. По всей комнате, возглавляемая распластанным халатом хозяина, валялась ее одежда – тонкий беленький лифчик и совсем уж ничтожные трусики, джинсы, одной штаниной вывернутые наизнанку, желтая маечка (кажется, ее называют топик) с каким-то омерзительным молодежным рисунком. Что-то еще лежало у меня под мышкой, ага – капроновый подследник. Но самой девушки будто и не было: маленькая, свернувшаяся, словно змейка, она была теперь за горизонтом – волосатым, поблескивающим тонкими лесными ручейками – это, конечно, следы пота, моего и ее.
Вот ведь как бывает: еще вчера утром я лишь в бредовых измышлениях представлял, что когда-нибудь снова увижу ее, еще час назад я и подумать не мог, что она не только отзовется на мое письмо, придет, но и окажется в моей постели, а сейчас, своей непомерно гигантской головой из-за горы выглядывая, я блаженно улыбался и чувствовал себя законным владельцем. Лишь одно обстоятельство тревожило меня…
Все, что произошло здесь между нами, стояло в моей голове, словно смотренное-пересмотренное кино. Уже отнесенная на кровать и приготовленная, Вика вдруг очнулась, уперлась ручонками мне в грудь и проговорила сакральное «Не надо!»
Разумеется, она должна была это произнести, поскольку – как же иначе? Я же, также разумеется, продолжал свое настойчивое движение.
– Я вам должна кое-что сказать, – произнесла она шепотом, приникнув к моему уху. – Это очень важно.
Тут уже и я отпрянул, в голову автоматически пришла гнусная мысль: уж не заразна ли эта девушка? Представив на своем теле цветении розеол, ошметки папул, я испытал внезапную дезерекцию. Ну ее нахуй, эту девушку…
– Я знаю, о чем вы подумали, – с улыбкой сказала она. – Это совсем-совсем не то.
Я приподнялся на локтях, вяло спросил:
– Так что же?
– Вы не поверите. Но я хочу, чтобы вы об этом знали. Прежде, чем это станет узнать невозможно.
– Что невозможно будет узнать? О чем, черт тебя подери, ты говоришь?
– О том, что я девственница.
Она смотрела на меня, изображая всю ту же загадочную улыбку. Мне и самому стало смешно.
– Не трудись врать, – сухо сказал я. – Мне это ни к чему.
– А вот и к чему! Я читала вашу повесть «Бездонное озеро».
– Это был дурацкий коммерческий проект. Ко мне не имеет никакого отношения.
– И все же. Там описан пожилой импозантный мужчина, который влюбляется в девственницу. Вот и я также…
– Ты была толстой, – с неким злорадством произнес я, вспоминая свой рассказ, – потом похудела, но никто еще не успел…
– Сам вы толстый! Я всегда была такой, какая я есть, честно.
– Ни за что не поверю, – сказал я. – Ты сколько-то месяцев жила с наркомами, тебя накачивали, делали с тобой все, что хотели…
– Ничего они со мной не делали! Они знали, что я люблю одного мужчину. И они относились ко мне, как к святой.
Я боялся не того, что девушка в меня влюблена, а того, что подобное никак не может быть правдой.
– Хватит прелюдий, – сурово сказал я. – Легли трахаться, так давай и приступим.
В самом деле, на миг мне показалось, что Вика сейчас исчезнет или я сам проснусь.
– Если вы мне не верите, – с гневом произнесла она, – то прежде, чем мы начнем… Я типа хочу вам ее показать.
– Кого? – не понял я.
– Мою целку, пока вы ее не порвали!
– Что ж, это и впрямь любопытно.
Она проворно раздвинула ноги, ухватив себя за пятки. Я, с трудом переваливая живот, подкатил и тронул пальцами ее срамные губы. Мне еще никогда в жизни не приходилось быть в такой степени гинекологом. Я осторожно раскрыл этот странный цветок. Девственная плева была на месте. Серповидная, розовая, на треть преграждающая путь в ее влагалище, она смотрела на меня наподобие сморщенного укоризненного глаза.
Дальнейшее произошло на автопилоте: я влизался в цветок, словно шмель, затем, почувствовав на губах обильное увлажнение, набросился на мою Вику, крутя и бросая ее, как циркачку, попутно раздевая, очищая, словно некий экзотический фрукт. В конце концов я полностью сожрал девушку.
Я лежал, глядя на свой живот и думал: полноте, было ли это все на самом деле? Болтался ли надо мной неумолимым маятником Эдгара ее нательный крестик, порой задевая за верхушки деревьев на моей груди? Я ли это тут лежу? И то странное обстоятельство, что тревожило меня, заключалось не столько в том, что я будто бы попал в пространство некой мечты, а в том, что слишком уж все происходящее напоминало какую-то нарочитую нарезку из моих собственных произведений.