хлопнул ладонью по столу.
Секунду было тихо, и Наденька притаилась со стаканом в руке.
- Что ж это - самообложение? - насмешливо прогнусавил голос.
Ивдругроем,густо,быстрозабубнилиголоса,Надяслышала, какотодвинулоськресло,как шагнул отец, и стала наливать из графина воду. Донее долетели лишь обрывки фраз:
- Римляне, значит? Укрепление рабства?
-Результат?результат?результат? - старался перекричать голоса басотца, настойчивый, встревоженный. И во всех голосах звенела труба тревоги.
-Чтоже?Ктоже?-слышала Надя хриплый больной голос. - Сидеть,сложа руки, ждать?
УНади билось сердце: "теперь, теперь резануть правдой и этому судье влицо",идыханиеспиралосьвгруди;там,вкабинете, все те люди, тебольшие,взрослые-гости,приятели отца - их уважать и бояться привыклаНаденька-иона откладывала минуту. Она осторожно вошла в кабинет. Лампаподнизкимабажуромосвещаладымныйнизкомнаты- ковер, брюки, ножкикресел.Наденькаприселанаподлокотникдивана - ее лица, она знала, невидно было в темноте.
Надямысленно,наспех,внутреннимголосом,репетировала,чтоонаскажет,-скажеттриилипятьслов,короткуюфразу,сбреет,срежетнебрежнымтоном,но в точку, с уничтожающим смыслом, повернется и уйдет, аони,пораженные,недоумевающие, останутся с открытыми ртами. И она слушалагул голосов, искала минуты, задыхаясь от волнения.
- Когда, вы говорите, поздно будет? Когда? - крикнул Андрей Степаныч.
Всенасекундусмолкли.Невиднобыло,ккомуобращался АндрейСтепаныч.Ивотизугларовный,небрежный,ненавистный Наденьке голосметодически начал:
-Ятакпонял,что тут боятся, что будет поздно, когда народ пойдетпрямо на бездельников, то есть на культуру, насколько я понимаю.
- Да, - сказал в тишину Андрей Степаныч,- тогда - пугачевщина!
Мутная тишина заклубилась в гостиной.
- Вы боитесь пугачевщины, то есть попросту народа...
Наденькасамаиспугаласьсвоегоголоса:неееголос, но твердый.АндрейСтепанычвскинулсявеесторону, в тревоге, в испуге. Все головыповернулисьи замерли: Наденька не видела, но знала, что на нее смотрят. НамгновениеНаденькаподумала:"Такикончитьи не идти дальше". Страшностало. Но голос сам заговорил:
-...Народа,масс,пролетариата,которому нечего терять и не за чтобояться. Против него направлены штыки и пули...
Наденькауж видела, что не выходит иронически, - другой голос говорит,не так, как думала.
-...Анародидетквооруженному восстанию, рабочие организуются всвоюрабочуюпартию,икто ее боится, тот связан с буржуазией, и царскимбюрократизмом, и нагайками.
Наденькапочувствовала,чтоголоскончилсяи осталось одно частое,прерывистоедыхание,и в тишине это дыхание слышно, и вот теперь она можетзаплакать,анегордоповернуться.Оначувствовала, как стучит кровь влице.Наденькаразжаларуки, прихватила юбку, будто боялась зацепиться, икрутымповоротом рванулась к двери. Она шла по столовой, опустив голову, сослезами на глазах.
-Наденька,чтослучилось?-остановилаееАннаГригорьевнавкоридоре.НоНаденькабыстрыми шагами прошла в свою комнату, в темноту, иткнулась в подушку.
АннаГригорьевназасеменила в кабинет - разведать, что случилось, ктообидел Наденьку.
ПослеНаденькинойречи в кабинете стало на минуту как будто пусто. Наминуту каждый почувствовал, что он один в комнате.
Кто-тощелкнулпортсигаром,раскупорилтишину.Постучалбойкопапироской о крышку.
-Та-ак-с...-протянулАндрейСтепанычинаклонилсвою большуюголову, развел бороду на грудь.
- Так-таки-так, - сказал медик и зашагал по ковру, пружиня колени.
АннаГригорьевнатихостоялавдверях и ничего не могла понять, навсякий случай она улыбалась.
-Заводскоймитинг,-произнессудьяишумнопустил дым. АндрейСтепаныч думал, как резюмировать, но как-то не выходило.
- Идемте чай пить, - сказала ласково с порога Анна Григорьевна.
Всесразуподнялись.Гости жмурились на яркую скатерть, на блестящийсамовар.
-Аздорововашадочьнассейчасотчитала,-сказал судья АннеГригорьевне и льстиво улыбнулся.
АНаденькавсеслышалавушах свой голос и не знала, что вышло. Ночто-товышло,ивышло такое, что нет возврата. Куда возврата? Наденька незнала, где она прежде была. Ей было теперь все равно.
Ветер
ВИКТОРбоялсяпервуюнеделюходитьвгород,- чтоб не потянуло кСорокиным.Валялся на койке, шатался меж палаток. В субботу пять раз чистилиподмазывалсапоги.Квечеруещераз побрился. Трудно давалось время.Мечтал:"Хорошобызаболеть.Лежал бы в госпитале. Уж там, как в тюрьме.Иливотпроштрафился-ибезотпуска.Возьму - испорчу ротное учение,загоню свой взвод так, что... что прямо под арест... Из-за нее".
Вавичупонравилось:подарестиз-занее!Ипустьонане узнаетникогда...Тоестьпусть узнает, только чтоб не он сказал. А он еще будетругаться, что выдали.
Утром Виктор подумал:
"Могу же я навестить больную мать? У человека мать больна".
- Смешно, ей-богу, - сказал Вавич вслух.
Ещеразобшаркал щеткой ботфорты, проверил ладонью подбородок - чистоли побрит, - и зашагал к дежурному за увольнительной запиской.
ДорогойВавичтовдругподдавалходу, то вдруг спохватывался и шелразмеренной походкой, в уме прибавлял: "честного пехотинца".
Честнымпехотинцемоншагал торжественно и грустно - это пехота идетумирать:"надоуметь умирать" - это Вавич читал где-то. Честным пехотинцемондошагалдоМосковской заставы и тут наддал. Он насильно свернул к себе