в комнату на цыпочках и благоговейно станут над диваном".
"Не шумите!.. Как мы раньше не замечали, что она..."
Наденькасделаласамоетрогательное,самоемилоелицо. Но тут онавскочила,вспомнилапророзувстоловой в вазочке. Она засунула мокрый,колючийкорешок за декольте - мертвым ведь не больно. Посмотрела в зеркало.Ейзахотелосьпоставитьрядомпальму.Она присела, обхватила тоненькимирукамитяжелыйгоршок, прижала к груди - роза больно колола. Это поддавалоейсилы. Она спешила и вздрагивала, как человек, который первый раз крадет.Она поставила пальму в головах дивана и легла с помятой розой.
Теперьбылосовсемхорошо. Наденька повернулась чуть в профиль - таккрасивее - и замерла.
"Тише! Она как спит".
Ужебудтоцелаятолпав комнате. Все смотрят. И Катя, подруга, тут.Катьказавидует,чтовселюбуются на Наденьку. Наденька гордо вздохнула.Теперьона закаменела, не шевелилась. Совсем закрыла глаза. Она чувствоваланасебесотниглаз. Взгляды щекотали щеки. Она подставляла свое лицо, какподсолнце.Прерывистовздыхала.Разгорелась,раскраснелась.Онавытянулась, сколько могла, на диване.
"Наденька, голубушка! Милая! - это уже говорит мама. - Красавица моя!"
Наденькеигордо,ижалостно.Слезымочатресницы.Наденьканераскрываетглаз.Застыла.Теперьужеонанезнает, что такое говорят.Говоряттакоехорошее,чтонельзя уже словами выдумать, и так много, чтоонанепоспевает думать. Вся комната этим наполняется. Еще больше, больше!У Наденьки спирает дыхание. Еще, еще!
Звонок.
Наденька испуганно вскакивает.
Подушка,роза,пальма!Конечно,спервапальму.Ничего, что криво.Только на третий звонок Наденька спросила через дверь:
- Кто там? Матрена!
-Конечно, боязно, барышня, открывать. Подумать: одни в квартире. Дажевон раскраснелись как!
Вэтомзеркале, как раз за подзеркальным столиком - он чуть отошел, -былащельмеждустеклами-узкая, туда по одному, как в щелку почтовогоящика,можноперебросатьэтилистики;один за другим. Наденька встала иосмотрела дырку.
Апельсины
АНДРЕЙСтепанычпомнилвсвоей жизни случай: глупый случай. Даже неслучай,атак- разговор. Он еще студентом, на домашней вечеринке, взял старелкиапельсиниочень удачно шаркнул ногой и на трех пальцах преподнесапельсинвысокойкурсистке.Ивдруг,кактолькокурсисткасулыбкойпотянуласькапельсину,какой-тогость- лохматый, в грязной рубахе подпиджаком, - залаял из спутанной бороды:
-Да! Да! Как вы... как мы смеем здесь апельсины есть, когда там, там,-изатряссухимпальцемвокно,-тамнародумирает с голоду... Сго-ло-ду!- крикнул, как глухому, в самое ухо Андрею Степанычу. И блестящиеглаза. И кривые очки прыгают на носу.
Наминутувсе вокруг смолкли. Андрей Степаныч повернулся к очкастому,все так же наклонясь и с апельсином на трех пальцах, и сказал:
- Возьмите этот апельсин и накормите, пожалуйста, Уфимскую губернию.
Очкастыйне взял апельсина, но и курсистка не взяла, и Андрей Степанычположилапельсинобратновтарелку. С тех пор Тиктин заставлял себя естьапельсины:ончувствовал,чтоизбегалих.Ивсегдаименнопривидеапельсинов Тиктин отмахивался от этой мысли.
Он твердил себе:
-Лечениесоциальныхзолличнымаскетизмом-толстовство и равноумыванию рук. Пилатова добродетель.
Этотапельсин никогда не выходил из головы Тиктина, и время от временионподновляларгументы.Ивечером, в постели, после умных гостей, АндрейСтепанычналаживалмысли.Многое,многоешумноиумно говорило противапельсина,но где-то из-под полу скребли голодные ногти. И все мысли противапельсина всплывали и становились на смотр.
ВечеромвпостелиАндрейСтепаныч опускал на пол газету, закладывалподголову руки и смотрел в карниз потолка. Теперь он председательствовал иформулировалмысли,чтополучилзадень.Мыслибылис углами, иногдавитиеватые,инеприходилисьдругкдругу. Андрей Степаныч вдумывался,формулировалзановоипритиралмыслиоднакдругой.Онворочал ими,прикладывал,какбольшиекаменныеплиты,пока,наконец,мыслинескладывались в плотный паркет.
АндрейСтепанычеще раз проверял, нет ли прорех - строго, пристально,-тогдаонрешительнотушилсвети поворачивался боком. Он подкладывалпо-детскисвоютолстуюладошкуподщеку,иголова,каквырвавшийсяшкольник,неслаАндреяСтепаныча к веселым глупостям. Он представлял, чтоонедетв уютной лодочке. Внутри все обито бархатом, и лодочка сама идет -такаяужтаммашинкакакая-нибудь.Идетлодочкапо тихой реке, и едетАндрейСтепанычкчему-тосчастливому. А сам он - хорошенький мальчик. Ивсеемурады,ионсамсебе рад. Андрей Степаныч никогда не доезжал досчастливогоместа,засыпалпо дороге, подвернув под щеку густую седоватуюбороду.
Наденькауслышалаголоса из кабинета - много густых мужских голосов иодинненавистный,медлительный,носовой, требующий внимания. Она прошла встоловою,чтоблучшеслышать,идолговыбираластаканвбуфете- иненавистный голос цедил слова:
-Да,с крестьянской точки зрения, мы все бездельники, тунеядцы. А я,каксудья,дажевовсевредныйчеловек-отменя исходят арестантскиероты...
И бас Андрея Степаныча:
-Номы-то,мызавсеэтоведь отвечаем? Или не отвечаем? Вот выответьте-ка мне.
Наденька перестала бренчать стаканами.
-Передчем?- не спеша, в нос произнес судья. - Перед культурой илиперед народом?
-Перед самим собой! - рявкнул Андрей Степаныч, и слышно было, как зло