В нашем офисе царит безмятежность, как на лежке сытых зверей, не готовых даже в случае голода преобразиться в энергию, отрывающую куски от жертвы, не зная о ее боли. Все представляют наше временное пребывание здесь как недоразумение.
Внештатный Чеботарев спрашивает:
– Помните, что сегодня День космонавтов МВД? Парламент установил – после избиения их во время революции против коррупции и авторитаризма.
– Разве? – удивляюсь я.
– Как можете забыть? Праздник, установленный еще в первой трети века!
– Знаю только День Беркута.
Он собирает информацию об объявленных когда-либо парламентом праздниках, портреты героев древней великой войны, радостно оглядывая парадные мундиры с маршальскими алмазными звездами на галстуках и орденами на всю грудь, его увлекали рассказы деда о сражениях (дед не любил вспоминать окопную жуть). Он наслаждался величием родины, победившей ее врагов. Этот мир побед и официально установленных ритуалов казался ему мистически огромным, в котором он лишь песчинка, но неотделимая от этого мира. Что еще нужно? Успеть бы переварить эту радость.
Каждый спешит поделиться своим.
– А вот у меня…, – поднимается в них нетерпеливая волна собственного бытового «я». В отличие от меня, они не связаны гонкой за чем-то недостижимым, смотрят в мир как в слепящее сияние бесконечных благ впереди.
– Вот закончу аспирантуру, и меня не узнаете, – голос толстой Лиды с красивыми глазами.
– А вы, коллега, и сейчас ничего, – приобнимает ее Чеботарев.
– А вы-то при чем? – отодвигается она.
У нас с Чеботаревым разные вкусы. Я равнодушен к слишком жестким, упертым женщинам, несмотря на гипнотическое воздействие женщин на меня. Вероятно, и Лида не переносит таких слюнтяев, как я.
Чеботарев продолжает как ни в чем не бывало.
– Я родился в солнечной Азии. Оптимист! Хочу прорваться через каменоломни, чтобы выйти на свет. Только в наше время можно стать богатым и счастливым. Не помешали бы радикалы.
– Чем они тебе помешали?
– Как чем? Каждый хочет, чтобы не было хаоса.
Мне его жалко. Ему, приехавшему за удачей провинциалу, нечем платить за съемную квартиру, и никуда не брали из-за малого опыта и чудовищной безграмотности. Прирабатывает в котельной, и в качестве рекламы-бутерброда от какой-то фирмы. Это растрепанный малый, начинающий и не заканчивающий ни одного дела. Он сразу заявил:
– Я пришел сюда, потому что у вас чистая идея, то, что нужно душе. Хочу делать добро.
Дебильный оптимизм облегчает ему жизнь. Он плывет по течению, не имея ни упорства в учении, ни трудолюбия, кроме колоссальных амбиций. Его спасал велфер – государственная программа поддержки лентяев всего мира.
Он показывает свой портрет в виде морского офицера, с кортиком. Новая старая мода. Видимо, сделано фотошопом на компьютере. И хвастается своими коммерческими способностями. Его спрашивают:
– Как тебе удается заниматься торговлей?
– Что-то свыше внушает. Я волшебник. Да… Смотрю ваш каталог. Как это у вас стройно получается? Я бы взялся. Надо бы еще вложиться вашей лавочке, по самому минимуму. На рекламный щит «Чистый район», ну, там, на аренду площади. А я уж развернусь.
– Да, барахло будешь продавать, подорвешь престиж. У нас работать надо. По-черному.
– Хочу работать телекомьютингом – отдаленно, на дому.
– А кто будет за тебя здесь работать? Обслуживать звонки, дежурить, поджидая тебя, редактировать?
– Я не могу. По ночам дежурю в кочегарке. Всего тысячу юаней. И премии не дают, если засну.
– Не хватает?
– На себя не выходит.
– А на семью?
– Жена в каменоломнях, с детьми, под Ростовом. На велфере.
– Значит, ты себя, а она семью в каменоломнях кормит?
Только потом мы узнали, что это поселок Каменоломни.
Как же ему удается весело жить? И еще быть уверенным в себе.
Юная дурнушка-секретарь восхищается в своем женском кругу:
– Представляете! Мне, по женской части, выписали китайское лекарство. Китайское!
Для нее, не знающей больших денег в семье технической работницы, дорогое халявное импортное лекарство – чудо. Ее тревожное лицо в красных пятнах ходит ходуном от волнения – она беременна.
Ассистент Светлана сочувствует ей. Она из верующей семьи, на ее столе иконки.
Мой приятель бухгалтер, за глаза его зовут просто Бух, с худеньким узким лицом, юркий, неопределенных лет, благодушно расположен ко всем, восторгается моими стихами, но так и не прочитал сборник, старательно введенный в его компьютер, по его же просьбе. Я не обижаюсь, и никого не виню, но странно, что мои чистые порывы никому не нужны.
Он восхищенно выдает нам все сплетни о коррупции в эшелонах власти и политике, и о скором конце света, взятые из загадочных сфер. У него «гостевой брак», то есть дома только присутствует, с женой не спит уже несколько лет. Мне его жалко, почему-то выслушиваю его, сам выворачиваю себя. Хотя, откровенно говоря, разговаривать с ним не о чем. Моя беда – не с кем поговорить. Да и ему вряд ли это нужно. Он добродушен, когда я над ним подшучиваю, иногда зло.
У компьютера горбится Дима, изучает какие-то программы. Он не участвует в нашей болтовне. Никогда не здоровается. Его немногословность вызывает уважение. В его загадочности я подозреваю пустоту. В замкнутых, себе на уме, обычно черти водятся. Правда, однажды увидел на его столе Кафку.
Всегда удивлялся свойству людей не сомневаться внутри себя. Ведут себя так, словно родились с готовыми, определившимися характерами, с конечными безусловными смыслами. Неужели нет сомнений, принимают все как есть? Наверно, это от древнего религиозного догматизма, когда все было ясно. И завидовал им.
Шеф не вмешивается в течение жизни в офисе, ему неловко напоминать о работе. Расслабляться тоже надо.
У нас летучка.
– Ну, как, написал обзор по району? – тяжело спрашивает шеф нашего гастарбайтера Чеботарева. И смущается, стараясь не взорваться.
Тот весело подает листочки. Он не пишет заглавные буквы, каждое предложение помещает одно под другим, как стихотворение.
– Вы где учились? – коротко спрашивает шеф. – Такое впечатление, что купили диплом. Выговор! В следующий раз – увольнение.
– Ой, ошибся, подал черновик!
Он гений мгновенной «соображалки» в поиске объективных причин не сделанной работы, спасая свое достоинство не только в чужих глазах, но и в своих. Он всегда опаздывал, и очень изобретательно изворачивался.
– Почему опоздал? Цистит одолел.
– У вас что, цистит каждое утро в девяти до одиннадцати?
Чеботарев весело улыбается. Все равно здесь не заработаешь.
Дима, горбящийся у компьютера, вынимает из ушей пуговицы наушников. Он мямлит что-то односложное.
– Вы умеете отчитываться? – удивляется шеф. Тот смотрит на него с недоумением. Все результаты заданий, на месте или в командировке, прячутся в нем, как сокровища, и приходится выбивать силой.
Шеф, вникая в бухгалтерский отчет, багровеет.
– Что это за баланс? – ревниво вглядывается в цифры. – Что это за чудовищные налоги на зарплату? Целая половина!
– Так положено, – виновато говорит Бух. Он изредка заглядывает к нам – нанят только для составления бухгалтерских отчетов.
Шеф знает финансовые отчеты, тем более что они худенькие – денег немного, но с ненавистью смотрит на буха, как будто тот виноват, что теряет такие деньжищи на налоги.
Он показывает всем мое заключение о районе.
– Вот как надо работать! В вас есть огонек, и чувство результата. Еще бы такого одного, и мы бы пробились.
Я тот еще лентяй, и не люблю техническую работу, и тем более физическую. Больше всего хочу понять себя и мир. Влечет только творческая работа мысли – поиски самого себя и выхода из одиночества. Поэтому смотрю на всякую работу как на средство, не ведущее никуда, в ней не вижу настоящей цели. Но во мне есть что-то вроде ответственности, желание добиться последнего результата. Сейчас – денег. Я нагрузился многими знаниями в моем деле, столько лишнего, вообще не нужного мечтателю, думающему совсем о другом.