Длинныйи длинноволосый, в засаленномтемном костюме,с заштопанными
локтями и пузырями на коленях, оннеутомимопередвигался по Москве, бывая,
кажется, одновременноивредакцияхсамыхлиберальныхпотем временам
журналов, и вДоме литераторов, и навсехпоэтическихвечерах, и на всех
премьерах.
Онбылличнознакомсовсемисколько-нибудьизвестнымипоэтами,
прозаиками,критикамиидраматургами,которых(каждоговотдельности)
покорял знанием и тонким пониманием их творчества. Каждому он мог при случае
процитировать его четверостишие, строку из романаилирепликуиз пьесыи
датьпроцитированномуиногданеожиданное, но оригинальноеиобязательно
лестное для автора толкование.
Я не помню, чем он занимался официально (кажется, был где-то внештатным
литконсультантом),но главнымегопризваниембыло открытиеи пестование
молодых талантов.
Его рыжий, вытертый, покрытый жиром и какой-то коростой портфель всегда
былдоотказанабитстихами, прозой,пьесамии киносценариямимолодых
гениев, которых он где-то неустанно выкапывал и рекламировал.
Много летспустя, попав на Запад, я встречал самых разных литературных
агентов, которые сидят в больших офисах, рассылаютиздателям рукописи своих
клиентов, то есть ведут большой и прибыльный бизнес.
В нашихусловиях Зильберович делал то же самое, но без всякойкорысти
Большетого,будучибеднымкакцерковнаякрыса,онсам,какмог,
подкармливалоткрытыхимгениев,нерассчитываядажена то,чтоони
когда-нибудь скажут спасибо.
Как только открытый им когда-то талант начинал печататься и не нуждался
в пятаке наметро,онтут же Зильберовичавыбрасывализголовы, но Лео
ничегои не требовал. Егоальтруизм был настолько чистого свойства, что он
сам себя никогда не считал альтруистом.
Брошенный одним гением, он тут же находил другого и носился с ним как с
писаной торбой.
Со мной он, между прочим, тоже когда-то носился.
Он был одновременно моим поклонником, оруженосцем и просветителем.
Все мною написанное он помнил почти наизусть.
В тевремена, когда мне частоприходилось читатьсвоиопусы в самых
разных компаниях,Лео,конечно,всегда там присутствовал. Онустраивался
где- нибудь в углу и, держа свой портфель наколенях, слушал внимательно, а
когда делодоходило до какого-нибудь эффектногопассажаилиудачной игры
слов, Лео, предвкушая этоместо, заранее начинал улыбаться, кивать головой,
переглядывался с собравшимися,поощряяихобратитьвниманиенато, что
сейчас последует. И если публика на это место тоже реагировала положительно,
Зильберович и вовсе расплывался в улыбке и испытывал такойприлив гордости,
как будто это он такого меня породил.
Вспоминая тот периодсвоей жизни, ядумаю, что для писателя, конечно,
самое главное - иметь природные данные, но в самом началепутиочень важно
встретить такого вот Зильберовича.