Я завидую девчонкам, которых грубое слово возвращает к полному ясному осознанию реальности? Я всегда была такой или родители излишней строгостью перевоспитали?
На ум пришли слова папы Яши о том, что все люди разные, и надо всегда «быть начеку». Еще вспомнилась гадкая тетка с маслозавода, которая обманом и воровством отвоевала у сестры Люси должность технолога, хотя была без специального образования. И она еще требовала, чтобы я с ней здоровалась! Но я продолжала отворачиваться при встрече. Разве должна я «наступать на горло собственной песне», как говорил дядя Александр, друг отца с военных лет? А может, обязана, если хочу быть воспитанной?
Злость не высушила мои глаза, потому что была кратковременной. Это обида долговременна и мучительна. Даже разумные доводы не сразу ее прогоняют….
Вышла из магазина. Мать уже ждала на улице. Увидела мое заплаканное лицо, испугалась и потребовала отчет. Услышав «исповедь», попыталась успокоить меня:
– Может кассирша отдаст цепочку женщине, которая ее потеряла, если, конечно, она придет?
– Не отдаст, – уверенно сказала я, – такая не отдаст.
Мать помолчала, а потом вдруг вздохнула и начала свой рассказ:
– Вы были с отцом в Обуховке. Я дома в ту ночь одна осталась. Какой-то мужчина, видно пьяный, все стонал и кряхтел перед нашим двором на лавочке. Я не могла заснуть. Наконец он угомонился. А рано утром я вышлак колодцуивижу, что под нашей лавкой ровнехонько так лежит веер десяток. Весь в росе, как и вся трава вокруг. Я даже вскрикнула от неожиданности. Никогда такой кучи денег не видела. Стою и думаю: «Вот какой-то семье не повезло. Видно мужик – пьяница. Сколько сегодня слез будет у них?!» Подобрала деньги, на лавочке разложила, посчитала. «Не иначе как мужик корову продал. Наверное, не один год хозяйка за буренкой ухаживала?! А он, дурья голова, за вечер все профукал. Как найти его теперь? Может он не из нашего села?» – думала я тогда.
И мелькнула у меня мысль отыскать беднягу через газету. Еле дождалась, когда сельсовет откроется. Пришла прямо к председателю. Еще секретарь с ним была. Сели втроем за стол, посчитали деньги, составили акт, я коротенькую заметку в газету сочинила. Председатель сложил деньги в сейф, и я, довольная исполненным долгом, пришла домой. День проходит, другой, неделя. А в газете нет объявления. Я тогда в сельсовет пошла, хотя уже чувствовала, что бесполезно. Вхожу. За столом – только секретарь.
– С чем, – спрашивает, – пришли?
– А вы, – говорю, – не догадываетесь?
– О чем вы, не понимаю? – отвечает она скучным голосом.
– О деньгах. Где объявление в газете?
– О каких еще деньгах? Я ничего не знаю. Вы меня с кем-то путаете, – говорит секретарша как бы удивленно.
И глазки невинные-невинные делает.
Стою я как оплеванная, и не знаю, что сказать этой наглой женщине. Потопталась на месте, повернулась и пошла домой. Слышу вслед:
– Учительша, а дура.
Слезы у меня на глазах появились, обида горло сдавила. Не могу с хамством бороться, теряюсь, когда судьба с такими людьми сводит. Сама не борюсь и других этому не могу научить. Вот и ты такая.
– А была у вас мысль себе деньги оставить? – спросила я мать.
– Они бы мне руки жгли, сердце иссушали. Я даже про вознаграждение тогда забыла. Василий о нем напомнил. У меня всегда первые мысли о других, о пострадавших.
– Вы когда-то мечтали о настоящей шубе.
– Не смогла бы ее носить, зная, что куплена на ворованные деньги.
– У меня тоже не было мысли себе цепочку оставить.
– Вот и хорошо. На чужом несчастье своего счастья не построишь. Обидно, что помочь людям не смогли, но для нас главное – самим не воровать и не обижать людей,– успокоила меня мать.
А мне все равно было очень грустно. Мало самим не вредить.