А в восемнадцать годков замуж вышла за деда своего. Ему двадцать было. Первое дитяпотеряла.
– Как это? – не поняла я.
– На гулянье пошла с подругами, сидим, песни поем, шутим на лужайке. А тут буря началась. Я кинулась к дому, поскользнулась, упала, в глазах помутилось….
– Замужней на гулянье ходили? – удивилась я.
А чего ж не пойти? На хозяйстве свекровь была. Она моих четверых сама выходила. Не касалась я их. Забот мало знала. Муж меня любил, берег. Грубого слова от него никогда не слышала. Я по гостям ходила: то к родне, то к подругам. И вместе случалось погулять, особо в праздники. Хоровод мы любили водить. А когда восьмому, младшенькому пять было, отправилась я к своей роднев соседнюю губернию. Воротилась, а в деревне тиф брюшной. Такая вот оказия случилась. Взошла я на крыльцо, выпила кружку полынного отвару и в хату. Через порог переступила и обмерла. Свекровь моя на колени передо мной пала: «Не уберегла твоих четверых сыночков, может остальных бог пощадит». Кинулась я их целовать-миловать, слезами обливать доченьку и мальчиков моих родненьких. Знала, что нельзя, что после этого сама могу свалиться. Но ничто не мило было. Свекровь заболела и уже не могла чугуны с кипятком поднимать. Я чувалы с остюками, половой и остатками овсяной соломы кипятком заливала, детей туда укладывала, а сама от слез глазами ничего не видела. В тумане все было. Ванечку, Аленушку и Андрюшу не удалось спасти. Страшные судороги вытягивали их. Длинные детки становились, тощие…. Глаз не смыкала, не ела я ничего все дни, только отвар полынный пила. Соседи родных хоронят, на завтра их везут. Уж и хоронить некому стало. Яму выкопали, и всех туда….
Не знаю, почему хворь меня не взяла. Может, полынь спасла, а может, так Господу надобно было. Не ведомо нам, чего Он желает…. Ванечка очень к математике способный был. Учительница говорила, талант необычный. В город уговаривала его отвезти. Не довелось. А пострел был! Бывало, за столом уплетает борщ, аж за ушами трещит, а ноги на месте не стоят, ерзают, топочут….
Воротился муж с подработок, где промышлял на пропитание семье. Столярничал он с мужиками в Запорожских краях. Я с младшеньким на руках его встречаю. Бросилась ему на шею. Плакали вместе, горевали, друг другу изболевшие души изливали. Да только нельзя долго Бога гневить. Бог дал, Бог взял. Видно на роду нам так было написано…. Разорванную цепь прошлого и настоящего для умерших деток не свяжешь. Нет уж тех звеньев….
Я сидела не шелохнувшись. Простые грустные слова западали мне в душу. Я удивлялась покорности судьбе, смирению и долготерпению бабушки. А она продолжала:
– Деваться некуда, дальше стали жить втроем. Еще трое сынов народилось и две дочки. Не уезжал боле муж от меня. Вместе горе мыкали. Потом холера налетела. А людям, что тиф, что оспа или холера – все смерть. Забрала она наших девочек. Кабы можно было противостоять, так сама бы вместо них…. Дед мой чуть умом не тронулся. Так он их любил! Ласковые были. Работа его спасала. С утра до ночи то в поле, то на гумне, то хомуты чинит. И все молчком. Года два отходил душой. Я уж над ним и молитвы читала, и уговаривала: «Бог дал, бог взял. Не гневи Господа»….
Где оно, счастье-то? Ищи в поле ветра. Печаль кочевала изо дня в день. А жить-то надо. Тут война проклятущая нагрянула. Только младшенький и воротился. Дня не проходило, чтоб я о нем не молилась. Поклоны до земли клала, слезами угол, где икона стоит, заливала. Услышал Господь. Сберег. Самый красивый он у меня. Обличьем в отца, а породой в меня. Ох, и шустер был по молодости. Чуть потеплеет, сроду дома не ночевал. Шалаш в конце огорода себе соорудил и жил там. До девок больно охоч был. И журила я его, и дед хворостиной обхаживал, но видать уродился такой. Природу не перешибешь...».