Соня то тихо стонала, то находилась в бессознательном состоянии. Взрослые не ругались, дети не оправдывались. Первым заснул Вова. Потом дядя и тетя стали бессмысленно кивать головами. Алеша, придя в себя от шока и осознав свою вину, маялся.
Вдруг Соня открыла глаза, пошевелилась и громко застонала. Взрослые вскочили:
– Господи! Судороги начались, надо что-то делать, – закричала тетя Тамара.
– У нашего тоже перед смертью были, – потерянным голосом прошептала гостья, когда тетя Тамара растирала ей виски нашатырем.
Алеша молился вслух:
– Господи, спаси мою сестричку, я никогда в жизни больше не брошу ее.
Соня вновь затихла в беспамятстве. Открытый ротик делал выражение усталого личика беззащитным.
Вдруг гостья, решительно встала и накинула шарф на голову.
– Вы куда? – спросил дядя Никита.
– В больницу. Алеша, приготовь деревянные сани, те, на которых снег утром возил в огород.
– Ночью заплутаете, туда, я слышал, километров пять полем будет, – засомневался дядя Никита.
– Мы с Алешей пойдем, а вы здесь оставайтесь. Может, удастся с больницей связаться, – твердо сказала Валентина Ивановна, и стала собирать одеяла.
Соню вместе с матрацем перетащили в сани. За всю дорогу не произнесли ни слова. Только, не сговариваясь, останавливались, и по очереди подходили к саням слушать дыхание больной. По селу дорога протоптана, а в поле сплошные наметы. Добрались до посадок. Голые деревья не спасали от ветра, но Леша не чувствовал холода. Он вообще ничего не чувствовал. Одно слово сверлило измученную голову: «Успеть бы». Сердце его дрогнуло при мысли о родителях. Слезы полились по холодным щекам. Он сжал зубы, рыдания захлопнулись в груди, сотрясая ее. И только иногда он сглатывал леденящий воздух судорожными, короткими глотками. Валентина Ивановна остановилась, и мысли Алеши сразу обратились к Сонечке. Вытер слезы жесткой, домашней вязки рукавицей и наклонился над сестричкой. Дышит. Снял рукавицы, потрогал за воротником. Шея горячая. Уронил рукавицу в снег и тут же подхватил. Этой осенью мама связала. А папа валенки подшил черной кожей. А еще…. Опять душат слезы: «Не уберег, виноват».
Валентина Ивановна, казалось, не замечала его отрешенного выражения лица, автоматических, бездумных движений, неподвижных глаз и резкой складки под пухлой нижней губой.
Гостья начала уставать и спотыкаться. Городская, непривычная. Соня все чаще стонала, как бы торопя их. Ее крик страшно звучал в черной холодной бесконечности. Оборвалась веревка. Валентина Ивановна разорвала шарф надвое, закрепила на деревянной перекладине саней, и снова впряглась. Вокруг ни огонька. Водонапорную башню и элеватор поглотила тьма. Посадки закончились.
– Я ни разу не был в новой больнице, знаю только, что от посадок напрямик, – вдруг сознался Алеша.
Валентина Ивановна тяжело опустилась в снег. Алеша испугался своих слов.
– Помоги встать, – протянула к нему одеревеневшие руки Валентина Ивановна. Улыбка чуть подернула ее усталое лицо.
– У нас в России не дороги, а направления. Разыщем.
Алеша облегченно вздохнул.
– В больнице тоже нет электричества? – спросила Валентина Ивановна.
– У них свой движок. Берегут, включают по необходимости. А в палатах керосиновые лампы.
Неожиданно вынырнула луна и опять утонула в черных облаках. В этот миг живой мир показался Алеше маленьким, ограниченным возможностями его зрения, а остальной – бесконечным, темным, непомерно страшным, даже гибельным. Безысходное отчаяние, неуверенность навалились на него. Валентина Ивановна обняла его за плечи. Впервые он увидел, что она маленького роста и худенькая. «Дробная», вспомнились ему мамины слова об его любимой учительнице математики.
Леша первый заметил бледный расплывчатый отсвет. На глазах навернулись слезы надежды.