Через минуту он уже был у столика.
– Коммунисты своих не бросают! – выкрикнул он и, отсчитав деньги, сунул их Коле в руку. – Принимай штурвал, молодежь!
После этого жестом позвал за собой Гришу, и они вышли на улицу.
– И много у тебя еще такого товару? – спросил Шрудель. – Это не я. Это приспешники капитализма интересуются.
– Какого? Сигарет больше нет. А бейсболка одна и была.
– Бейсболка, бейсболка. Надо запомнить. Жаль. Ну, на, держи, я чужого не беру, – и он всучил Грише мятую десятку.
Гриша с удивлением взял в руки красноватую купюру и с интересом стал рассматривать абрис Ленина.
– Нет, Гриш, все-таки ты – диверсант. Я нутром чую.
Гриша испуганно убрал десятку в карман. Шрудель вздохнул и закурил.
– И когда ж ты меня уже вербовать начнешь, а? Мне деньги позарез нужны.
– Да какой я диверсант? Я тебе потом объясню. Ты сейчас не поймешь.
– Ну да, ну да. Запутался, сбился с пути, связался с дурной компанией, попал под тлетворное влияние гнилого Запада. Ладно. Ты только, когда меня вербовать начнешь, предупреди. А то я спьяну могу отказаться. Ну, что? Сколько там натикало?
– У меня нет часов, – сказал Гриша, понимая, что стремительно усугубляет свое и без того маловнятное положение.
– Ни денег, ни часов. Ты, Григорий, либо шпион, умело маскирующийся под антисоциальный элемент, либо одно из двух.
– Мне ночевать негде, – вдруг тихо и как-то жалобно произнес Гриша.
– Намекаешь на то, что все-таки второе? – с ленинским прищуром спросил Шрудель.
– Намекаю на то, что мне негде ночевать.
– Намек понял. Ладно, бросишь кости у меня.
– Какие кости? – удивился Гриша, подумав, что со Шруделем придется еще и в кости играть.
– О, господи! Ну, переночуешь у меня! Ты что, с Луны, что ли, упал?
– Извини, – испуганно забормотал Гриша. – Это я торможу просто.
– Тормозишь? – недоуменно посмотрел на него Шрудель. – Как это?
– Неважно, – поспешно сказал Гриша, понимая, что отныне придется «фильтровать базар».
– Неважно так неважно… Короче, сегодня у меня, а завтра найдем тебе крышу. Как же тебе все-таки со мной повезло, старик! Я прям тебе завидую. Мне б найти такого друга.
Потом он вскинул левую руку и глянул на часы.
– Ого! Пора идти знакомить тебя с гениями. Только ты народ долларами не пугай. Дай-ка, кстати, глянуть на него.
Гриша достал железный доллар и дал Шруделю.
– Тяжелый, зараза, – сказал тот, возвращая его Грише. – Года на три общего режима потянет.
Всю дорогу к Дому кино Гриша размышлял о создавшейся ситуации, мучительно преодолевая алкогольную расхлябанность мозга. Если удача повернется к нему лицом и он все-таки сумеет вернуться в 2008-й (как это удача будет делать, он, правда, не знал, но на то она и удача), то, как будущий журналист, он смог бы, находясь в 1975-м, собрать кучу интереснейшего материала. Нет, про само время все уже написано-переписано. Но ведь у него есть уникальная возможность задать интереснейшие вопросы известнейшим людям. Например, про их отношение к тому, что происходит, точнее, будет происходить в будущем. «Интервью из прошлого», – мелькнуло в голове готовое название книги. Еще живы не только Высоцкий или Бродский, но и корифеи искусства, заставшие царское время. Это был бы уникальнейший материал. Да он бы просто стал журналистом века! А ведь еще можно сделать фотографии или даже видеозаписи. К тому же есть политические деятели будущего. Но творческая элита – это все-таки интереснее. Просто Клондайк. Главная сложность была в том, как на них выйти, но теперь, ведомый Шруделем, он подумал, что смог бы войти в этот круг и потихоньку завоевать доверие. Именно у Дома кино Гриша с радостью обнаружил, что Шрудель – это то, что ему надо. Его знала каждая собака, причем в прямом смысле тоже, ибо даже пес, дежуривший у дверей, увидев их, завилял хвостом и подбежал, требуя внимания. Трудно было не признать очевидное – Шрудель обладал уникальной способностью внушать людям доверие и уважение, не имея на то никаких оснований. Уже несколько раз за этот вечер Гриша слышал возмущенное «Что значит «кто»? Я – Шрудель!», и, что удивительно, это каждый раз срабатывало. Возможно, смущало столь наглое и громкое произнесение нерусской фамилии. А, возможно, Шрудель просто интуитивно знал, какого именно обращения с трепетом ждет каждый отдельный человек. Казалось, у него в руках был какой-то незримый карт-бланш, которым он то скромно помахивал, то нагло размахивал, а то и бил по морде наиболее недоверчивых. Не имея никакого отношения к киношному цеху, Шрудель тем не менее был сразу пущен внутрь. Причем если его пропустили сразу и даже с каким-то пиететом, то Грише дали от ворот поворот. Шруделю пришлось объяснить, что «надежда советской журналистики» – это с ним.
В ресторане было шумно и накурено. Звенели бокалы и слышались тосты. Шруделя здесь знали и официанты, которым он небрежно кивал головой, и завсегдатаи, которые приветственно махали ему и приглашали в свою компанию.
– Сейчас я тебя с такими людьми познакомлю, век помнить будешь, – подмигнул он Грише, усаживаясь за отдельный столик.
– Во-во, – оживился Гриша. – Хочется, знаешь ли, познакомиться со стоящими людьми.
– Все будет в ажуре, старик.
Внезапно материализовавшийся официант кивнул Шруделю и поставил на стол графин водки и две рюмки. Видимо, это был базовый набор. Они заказали закуску и отпустили официанта.
– Сейчас будут тебе такие стоящие люди, что благодарить устанешь. – Шрудель быстро разлил водку, словно она и была тем самым магнитом, что притянет стоящих людей.
И действительно – долго ждать не пришлось.
– Привет, Вова, – раздался за Гришиной спиной чей-то печальный возглас.
Это был мужчина в протертом пиджаке. От него разило большим количеством выпитого спиртного. В руках была пустая рюмка.
– Виталик! – подскочил Шрудель и обнял подошедшего так, что едва не опрокинул его.
– Здрасьте, – сказал, слегка приподнявшись, Гриша.
– Вот, Виталик, – Шрудель мотнул головой в сторону Гриши. – Знакомься. Наша смена.
– Гриша, – снова привстал Гриша.
– Виталий, – представился подошедший с такой невыразимой тоской, как будто одно произнесение собственного имени было для него страшной мукой.
– А это, Гришаня, Виталий Баум, без пяти минут классик.
– Да ладно, – махнул рукой Баум, но опровергать лестный эпитет не стал.
– Ну, что, Виталик, давай-ка мы выпьем. – Шрудель ловко плеснул водки в рюмку «недоклассика». – Над чем трудишься? Работаешь?
– Да так, кропаю помаленьку.
– Роман?
– И роман, и сценарий по роману, и пьесу по сценарию, и радиопьесу по пьесе, – нудно перечислил Виталик пункты ведущейся работы.
– Бьешь противника по всем фронтам?
– Ну, да. Авось что-нибудь да проскочит.
– Тема? – сурово спросил Шрудель, ставя графин на место.
– Человек, – развел руками Баум, как бы извиняясь за «мелкотемье».
– Но не просто человек, – подсказал Шрудель, интонационно вытягивая из собеседника продолжение.
– А человек в конфликте со средой, – пробубнил Баум, словно отвечал у доски.
– А также четвергом и пятницей, – сострил Шрудель и заразительно засмеялся, хлопнув Виталика по плечу.
Виталик кисло улыбнулся. Все трое чокнулись и выпили.
– Эх, Гриня, – повернулся, все еще морщась от водки, Шрудель, – Виталик – это мастер прозы. Последний из могикан. Таких сейчас уж нет.
Гриша посмотрел на Баума, которому было на вид лет тридцать пять, и подумал, что на «последнего из могикан» тот не очень смахивает. Шрудель, хоть и был подшофе, сомнение в Гришином взгляде мгновенно уловил.
– Думаешь, преувеличиваю? Не-е-ет, – он энергично замотал указательным пальцем перед собственным носом, как будто отмахивался от какого-то невидимого насекомого. – Это сейчас он без пяти минут классик. А когда-то… когда-то мы вместе с Виталиком в «Советской Твери» начинали. Знал бы ты, сколько шуму наделала его повесть.
– «Последняя шпала», – скромно уточнил Баум.