– Наверно, не из-за стен, а по причине общего сумасшествия, – предположил Иван.
– Может быть, – согласился Костя. – Но мне это всё равно. Для меня есть реальная работа. И нам с тобой надо трезво разобрать минусы и плюсы моего шанса.
Иван взглянул на своего подопечного и заранее всем сердцем встал на сторону минусов.
– Минусы такие, – начал Костя. – Во-первых, я не буду свободен. Мотайся по всему свету, делай, что велят. Во-вторых – у меня не останется времени подумать о себе честно. В институт я тоже вряд ли подготовлюсь. Это минусы.
– Ну а плюсы? – спросил Иван, зная, что таковых не найдётся.
– А плюсы, что у меня будет масса знакомых, разнообразная жизнь, драйв. Видишь, летать куда-то придётся. Я ведь уже говорил тебе про опыт! И, кроме того, у меня будут деньги. Если я научусь талантливо работать – деньги будут. Тут, я думаю, он не обманет. А уж дальше – выше!
– По-моему, это не плюсы, – качнул головой Иван.
– Так вот я и хочу знать твоё мнение! – воскликнул Костя, – Правда ли, что большому кораблю нужно большое плавание? Я большой корабль – это точно. Я думаю, если знать секреты преобразования энергии, так на мне до Марса долететь можно! Но надо ли? Человек в большом плавании – как слон. Раздавил нечаянно сто лягушек – ах извините, я большой!
– А почему ты думаешь, что станешь давить лягушек?
– Потому что для самоконтроля нужно уединение и время! – крикнул Костя и, вскочив, зашагал по кухне. – Если я в гуще событий – я иду в разнос! Конечно, стану давить – всех, и тебя!
– Ну, так в чём дело? – сказал Иван, с трудом сдерживая улыбку. – Раз ты всё знаешь, неужели нельзя себя усмирить?
– Усмирить? – навис над столом Костя. – Ну конечно, только это и остаётся! На твоём божественном фоне ни черта нельзя предпринять! Всё начинает казаться тупой амбициозной суетой! Найти себе занятие – суета! Мир спасать – бред, суета и амбиции! Влюбиться – вообще подлость! Ты прививаешь мне вкус к бессмертию, а мне нужен вкус к жизни! Я молод! Понимаешь? Юн! Юн! Молод! Ты вообще задумывался, что я из себя представляю в свои годы? Не мечтаю ни о какой любви – подавай мне мудрость! А всяческого кайфа хотя и хочется, но при одной мысли уже тошнит, потому что я знаю бренность. А мне не надо знать! Мне жить и дрова ломать надо!
– Решил – иди, ломай! – спокойно сказал Иван.
– И пойду! – крикнул Костя. Впрочем, тут же утих и, вернувшись за стол, сделал первый глоток из своей остывающей чашки.
– Что это за гадость? – поморщился он. – Сахару хоть дай!
– Это не гадость, – возразил Иван. – Это правда о родине. Зверобой, ромашка, пустырник. Тебе полезно! – И подал ему сахарницу.
Костя разболтал в чашке белую метельку песка и по глотку задумчиво выпил. Было видно – сраженья с самим собой его обессилили. Допив, он вздохнул и, взяв за лямку «этюдник» поплёлся в коридор.
Иван вышел за ним и смотрел, как с множеством резких неточных движений одевается Костя. У «этюдника» заело молнию, рука, полезши в рукав, упёрлась в шарф, на пальто отлетела пуговица. «Чёрт!» – разозлился Костя, пряча пуговицу в карман, и тут же обнаружил, что из кармана исчез ключ. Понервничав вдоволь, он нащупал его за подкладкой.
Наконец он был готов, повесил на шею шарф, но не ушёл, а остался стоять на пороге, сжимая концы в кулаках.
– Ну, давай, говори, – кивнул Иван. – Что ещё у тебя?
– Как тебе скажешь, когда ты даже не отвёз Бэлке «Чемоданова»? – произнёс Костя. – Ты видел Женьку – видел, как он на Машку смотрит? Я с ним рядом греюсь. Болтаешь с ним – и укрыт лучами. Когда вы с Бэлкой были вместе – я это тоже чувствовал. Но сколько мне тогда было? А теперь всё гудит! – и он дёрнул себя за шарф, словно ударил в колокол. – Ты не думай, я не завидую, хотя лучше Машки нет – это факт. Я просто удивляюсь: вот вроде бы я только что решил – «ломать дрова». Решил – а гул не унимается! Значит, что-то другое во мне ноет? Может быть, мне вообще надо закрыть вопрос о себе? И открыть вопрос о другом человеке? Не пойму я, чего хочу! – с тоской заключил Костя и вдруг, вытянувшись по стойке «смирно», потребовал. – Благослови меня!
– Благословить? – растерялся Иван. – C чего это ты взял, что я могу? Ну ладно… Давай, с Богом!..
Он тронул его плечо, и свободный от тяготы Костя вылетел вон.
– Спасибо! – прокричал он из лифта.
С сомнением Иван прикрыл за ним дверь, в кухне налил себе в чашку остатки заварки и вернулся на лестничную площадку. Сел на корточки. Попивая, смотрел вниз, на ступени и решётку перил. Возвращался, доливал горячей воды. Ему было лень заваривать чай снова, так что вскоре он пил уже просто тёплую воду.
Иван размышлял о благословении. Не то чтобы оно было залогом успеха. Скорее – защитой от мук совести в случае неудачи. Теперь, когда Костя приползёт к нему, зашибленный своими «дровами», виноват будет он, Иван! Так, чуть улыбаясь, он думал. И думал уже без улыбки: вот лежит в комнате на столе укоризненный «Чемоданов». И нет никого, кто дал бы благословение отвезти его Бэлке. Ошибёшься, предашь, растратишь – мучься сам!
* * *
Костя отхлынул, и жизнь выровнялась, как дыхание. В своем стариковском обществе Иван продолжал наблюдать за растущей зимой. Накатывали метели – сначала крупяные, потом влажные, наконец, истинно зимние – когда снежинки, сухие и пушистые, как липовый цвет, густо летят над землёй. На лесных прогулках от снега ныли глаза, колёса вязли в лесном неутоптанном насте, а Иван и представить себе не мог, как завершить сезон.
Так бы и кататься ему всю зиму, но однажды на спуске в овражек он увидел впереди человека, одетого со спортивной отвагой – в тренировочные брюки и футболку, взмокшую на спине. Человек шёл бодро, из-под его кроссовок брызгало листвой и толчёным льдом. Проскальзывая, он сбежал в овраг и на разбеге взлетел вверх по тропе, чуть тронув ладонью землю – как смазавший прыжок фигурист.
Иван смотрел с полуулыбкой. Ему стало понятно необъяснимое словами превосходство пешехода над ездоком.
С тех пор он ходил на реку пешком. И хотя темнело рано, и одеваться приходилось тепло, настроение у него было лёгкое.
А тут ещё пришла счастливая весть от мамы: без помощи второго бывшего мужа, подходящей работы в Вене для неё так и не нашлось. «В Москву-у-у!..» – гудело над мамой зимним ветром, но она крепилась, потому что вернуться значило признать поражение.
Иван её не торопил, но чувствовал, что разлуки им осталось на месяц – не больше. И это хорошо, потому что дома, уж конечно, ей станет легче! Иван верил, что человека, живущего на родине, окружает полезный пар, питательная среда, которую способен усвоить лишь тот, кто в ней рождён. Наверно, было бы справедливо назвать этот пар неудобным словом «любовь». Но ему не хотелось так просто сдавать своё, с трудом завоёванное трезвомыслие.
«Может быть, дело в климате?» – надеялся он. И придирчиво осматривал, словно бы готовил к приезду мамы родные окрестности. Как придётся ей западный ветер с реки? А новый пейзаж с возведёнными по небу башнями? Приноровятся ли ноги ко льду? Привыкнет ли сердце к волнению за дедушку с бабушкой?
Вопросы не отпускали. Он всё думал – как честно объяснить маме своё житьё-бытьё, что прекрасно в нём, а что горько. И однажды его озарило. Иван отправил маме по электронной почте несколько строк.
«Ты спрашиваешь, как мы тут себя чувствуем в целом? – писал он. – Я скажу тебе. У нас неподалёку строят дом. Я из окна наблюдаю за стройкой. Там на высоте двадцати этажей каждую ночь сидит крановщик. Мне всё время хочется отнести ему еды – как будто он узник в башне, но я знаю, что это лишнее. В кабинке ему не страшно. Под ним – просторная, хорошо укрытая снегом Русь. Ветер его качает. У него горит свет. Вот такая метафора».
Снег и правда порадовал Ивана в этот год. Метели, каких не знали давно, отгородили Россию от всего бесснежного мира. В коконе снега, уютном, как никогда, зима и Иван с нею подвинулись к Новому году. В это время из своего голого, обделённого снегом края ему позвонил Андрей.