Тут и немец этот всполошился, звонит по телефону, а мне это говорит;
- Вы обчиститесь здесь скоренько, я сейчас свою машину подам; слух прошел, что в банке взрыв или ценности пропали, что будет! Банк нарочно панику, распускает, чтоб бумажки свои не оплачивать. Всех директоров арестовали, а двое застрелилось. На Бродвее свалка и, говорят, пальба даже. Поливают толпу водой и разгоняют током электрическим. Надо ехать, узнать, в чем дело.
И он убежал. А мне дали скребок и тряпки, я взялся за сапоги. Толком еще не справился с этим, уж и машина. Немец кличет, спешит. Я сажусь в машину, а там еще двое, тоже немцы, и они бросились меня расспрашивать, и один сказал, что у него радио всегда поставлено на Берлин вот уже пять лет и сегодня вдруг очень громко какой-то голос перешиб передачу и он слышит что-то насчет золота в банке, но мешала передача. А потом и голос и передача прекратились. Но очень громко садил голос, так что это не из Берлина и, может быть, действительно утка. Но тут нас стали нагонять автомобили, их неслось целый табун и все полным газом, а под самым городом уже была давка. Мы стали. Я сказал, что очень боюсь, что вещи в гостинице пропадут, махнул котелком-и вон. Что тут делалось! Какая-то куча народу била садовой скамьей в железную штору, а на вывеске над ней надпись, что банкирская лавочка, и фамилия. Какую-то старуху прижали к притолке; она костлявыми пальцами скреблась в эту дверь и било ее от слез, будто у нее сына повесили, - это я с тумбы увидал.
А тут неаккуратно стукнули и переломили скамьей старушку надвое. Я немецкий говор услышал в толпе, протиснулся туда. Держался все за аппаратик, чтоб не сорвали, слышу, говорят, что вон рабочие пошли с плакатом - чтоб наутро заплатили всем золотом за эту неделю. Я видал: там один метался в одной жилетке, глаза выпучил и бьет себя по лысине кулаками что силы.
Я хотел ему помочь в этом деле, не поспел, черт возьми: он вдруг метнулся на мостовую, будто его дернуло током, и под грузовик. Э, черт! Так и не видал за людьми, как его там разгладило. Дальше там конные стояли, не пускали к банку, трос поперек улицы стальной.
Я вбок - там уж пожар - говорят, один сам у себя все поджег и кинулся с восемнадцатого этажа весь в огне тоже опоздал. Какая-то бабочка с ребенком на руках это уж я видел сам - шла спотыкалась, рука на лбу - как в театре, дошла до канала - и гоп через перила, и с ребенком вместе. Никто и не спасал, между прочим, и бесполезно было. Я промеж немцев слышал, что тут маленькие банкиришки поудирали. От главного банка толку не добьются, и вот тут поразорились все, у кого гроши последние, у кого капиталы - все пошло в ход, будто их кто кислотой спрыснул. А я тут промеж них хожу себе в котелке и даже "пардон" говорю в случае кого там задену или ногу отдавлю. Потом стали сверху сыпать листовки, с самолетов должно, - народ хватал и тут же рвал их в клочья. Один, смотрю, вытащил кольт и давай садить в небо, откуда эти бумажки сыпались. А там другой тоже взялся, и пошла пальба. Тут какой-то негр замешался, в него ахнули уж все заодно. Я бумажку одну подобрал. Там на всех языках и по-немецки. Читал потом: утешительная от правительства телеграмма и завиранье банка, что вот завтра с утра всем платят золотом не свыше тысячи долларов на рыло. Успокоили! Я смотрю, там кого-то бьют уже вручную, по-нашему. Я из этого дела стал выдираться помалу. На небе стало сереть.
А мне, между прочим, хотелось уж жрать. Я порядочно отошел от самой-то гущи, гляжу, пивная американская, но со столиками, конечно. Захожу - хозяин толстый, в фартуке, и две девки пол уже подметают, наутро готовят дело, и сам хозяин прилаживает объявление. Я только понял там, что голд значит золото. Я за столик. Толстый ко мне и очень сердито объясняет и тычет на свое объявление. Я ему вынул золотой из кармана - в чем дело? Голд? Пожалуйста.