Я кивнула.
– Гражданин США, а если этот ублюдок попробует вломиться ко мне в дом, пристрелю его из карабина. Пристрелю. И ничего мне не будет. Не важно, полицейский он или нет. Герой войны или нет. Если без ордера, закон на моей стороне.
Эстебан сел на плоский красный валун и промокнул платком лоб.
– Мы, пожалуй, уже пойдем, – робко проговорила Анжела.
– Нет‑нет, подожди. Пусть Мария тут осмотрится. Оглядись вокруг, Мария.
Я обвела взглядом окрестные леса и горы. Вершина за вершиной, они простирались на запад километров на пятьдесят.
Итак, в конце концов я попала, куда хотела. Вот оно – место, где умер мой отец. Попробовала вызвать в себе какие‑нибудь эмоции: злобу, сожаление, грусть, – ничего не вышло.
– О чем ты думаешь, Мария? – спросил Эстебан.
– Красивые здесь места, – ответила я.
– Все это когда‑то были мексиканские земли. Сто пятьдесят лет назад. Мексика. Наша родина. Украденная американцами, которые об этом даже не подозревают. Они своей истории не знают. Мы пригласили их в страну, а когда им запретили иметь рабов, они напали на нас. Как изменник в материнском доме. Как неблагодарная собака.
Лицо у него покраснело. На лице выступил обильный пот. Я даже испугалась, уж не начинается ли у него сердечный приступ. В глазах стояли слезы.
– Мексика. Отсюда и до самого Тихого океана. А этот гребаный сукин сын… – пробормотал он и заплакал.
– Ну, пошли, – шепнула мне Анжела.
Мы оставили его одного. Я попрощалась, но Эстебан, кажется, не слышал.
Пройдя мимо огромного особняка Уотсона, мы вошли в соседний дом. Анжела вставила ключ в замочную скважину и показала мне, как отключается система сигнализации.
Работы в этом доме было немного: лишь протереть пыль да пропылесосить ковры.
В следующем – то же самое.
Я ожидала увидеть роскошные дворцы, но в тех домах, где мы убирались, никакой роскоши не было. Такого же размера особняки есть у нас в Гаване, в районе Ведадо, они принадлежат высокопоставленным партийным функционерам. Только на Кубе, разумеется, нет таких потрясающих видов на горы.
Работа казалась несложной. Первые три дома пустовали, уборка в них заняла совсем немного времени. Единственным поводом для волнения оказалась дохлая мышь в раковине. Следующий дом оказался обитаемым. Хозяйка, актриса, правда, нам не показалась: во время уборки она в подвале занималась на тренажере, бежала по движущейся дорожке. Мы собрали раскиданную одежду, запустили посудомоечную машину, убрались в комнате, где она проводила большую часть дня, аккуратно расставили в огромном холодильнике диетические коктейли и картонные коробки с сигаретами.
И тут меня ждал сюрприз: мы вошли в тот самый дом, в котором я работала с Пако накануне вечером, с ретро‑футуристическими причудами и обилием кривых линий. Минималистическая мебель, низенькая кожаная софа, неудобные высокие стулья, сидя на которых упираешься носом в собственные колени, светильники из нержавеющей стали, в гостиной стол из черного дерева. Огромные окна в восточной стене выходили на Олд‑Боулдер‑роуд, а в западной – на Скалистые горы. При свете дня дом выглядел лучше, чем вечером. Анжела показала мне, как войти и отключить сигнализацию. Код оставался тот же, что был назначен изготовителем – 9999. Джек Тайрон на кухне читал газету. Перед ним стояла коробка кукурузных хлопьев «Фростид» и кофейник с кофе, приготовленным из пережаренных, как я поняла по запаху еще в прихожей, зерен. На стойке красовалась уже другая ваза с фруктами, среди которых нашлись и киви – можно будет снова поживиться.
Я рассмотрела Джека при свете дня. Вспомнились заметки Рики и анекдот о наклейке на бампере, услышанный на вечеринке. Тридцать один год, родился в Денвере (штат Колорадо), голливудский актер, имеет довольно неплохое алиби на ночь гибели отца – находился в тысяче шестистах километрах от Фэрвью, в Лос‑Анджелесе, но пока не поговорю с ним, из числа подозреваемых его исключать нельзя.