Или по какой угодно иной причине…
Карен фыркнула:
– Хотелось бы надеяться, что он был пьян. Вдрызг.
– Почему?
– Его нашла женщина, вышедшая на прогулку с собакой. С женщиной этой я знакома, позднее мне удалось с ней поговорить. Она сказала мне правду, здешний народ не особенно церемонится.
– И что же она вам сказала?
– Что лицо у него было обморожено. В мае тут бывает очень холодно. Лицо обморожено, весь в крови и грязи, он всю ночь пытался подняться по откосу. Умирал часа четыре или даже пять. Все это время захлебывался собственной кровью, замерзал, ребра поломаны, боль, наверно, была невыносимая, и всего в нескольких метрах от спасения, от дороги. Кошмарная мука. Злейшему врагу не пожелала бы. Так что надеюсь, он был пьян.
У меня слегка закружилась голова, я покачнулась, но все же устояла.
– Я… гм… у меня осталось всего два‑три вопроса. Может, все‑таки позволите мне войти? – еще раз попросила я.
Карен окинула меня скептическим взглядом. Напряглась. Занервничала.
Черт возьми!
– Послушайте, все это ни к чему! – махнула она рукой.
– Отчего же?
– Я же вам, ребята, говорила: Альберто, или, может, следует называть его Хуан, был не мексиканец.
– Не понимаю вас. – Я притворилась удивленной.
– Он был кубинец. Невозвращенец. Перебежал в начале девяностых.
– Но у нас имеется информация…
– Купил паспорт в Канзас‑Сити. Две тысячи баксов отвалил. Купил паспорт с номером социального обеспечения и зеленую карту.
– Но…
– Как видите,
– Да ради бога. Подождите здесь.
Она сделала шаг назад и свернула в комнату. Теперь мне стала видна часть крошечной гостиной. Дощатый пол, белый диван, белые кресла. Много цветов и картин, написанных, вероятно, самой Карен. Отец никогда особенно изобразительным искусством не увлекался, и мне было трудно поверить, что он настолько изменился, что начал писать фей на лесной поляне и белых лошадей, несущихся вскачь по бескрайним песчаным пляжам. Весь бардак, о котором упоминала Карен, сводился к нескольким кучкам белья на полу в гостиной.
Она вернулась и передала мне кубинское водительское удостоверение пятнадцатилетней давности:
– Можете себе оставить, если хотите. Мне оно ни к чему.
Я взглянула на черно‑белую фотографию отца в советском шерстяном костюме и с усиками, которые, как он считал, делали его похожим на Кларка Гейбла. Мы с Рики над ним посмеивались, однако усики и в самом деле придавали ему сходство с давно умершим американским киноактером. Я торопливо убрала удостоверение в бумажник, опасаясь, что она передумает.
– Он тут совсем непохож на свои посмертные фотографии. У вас нет более поздних?
– О господи! Этому конца не будет! Подождите. Сейчас принесу.
Внутренний голос предупреждал меня, что в этом нет необходимости, мне не так уж нужна была фотография, мне просто хотелось разговорить Карен, заставить проявить эмоции. Осторожно, Меркадо, открытый шлюз закрыть непросто.Она вернулась с фотографией, только что вынутой из рамки.
– Вот, – сказала она.