Еще во время «перестройки», когда чуть не каждый начал искать свои дворянские корни, классик не только выяснил, что имеет родство с Рюриковичами, но даже придумал себе родовой герб.
Девиз додумала молва: «Плевал я на общественное мнение, если есть официальное».
И то сказать, возможно, наплевательство – это и есть первый шаг к идеальной жизни.
Думаю, классик наш был искренним.
Хотя бы потому, что во все времена находил способ получить за свои поступки – деньги.
Правда, среди мелочно-ханжеских недоброжелателей классика нашлись такие, что раскопали интервью, данное «рюриковичем» газете «Крымская правда» в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, в котором классик рассказывал о своих генетических связях с Карлом Марксом.
Впрочем, у кого из нас нет недоброжелателей.
Может, у классика, как у многих, были проблемы с памятью. А может, у него, как у еще больших, наоборот, никаких проблем с памятью не было.
Просто память его была ликвидной и свободно конвертируемой.
Как там выходило на самом деле, никто не знал, и разобраться не пытался – классик окружил себя стеной. Не то чтобы – непроницаемой, а какой-то очень скучной.
Видимо, скучность эта происходила от того, что любил старик поморализировать, забывая, что самый простой способ жить аморально – это заставлять всех людей жить по одним и тем же самовыдуманным законам самопридуманной морали.
Да и уверенность в собственной моральности – это не больше чем склеротичность…
…По моим наблюдениям, человек безнравственный отличается от человека нравственного тем, что – совершив безнравственный поступок, первый попереживает и все. А человек нравственный в этом случае непременно подведет под свои дела какую-нибудь статью из Святых писаний.
Потому-то и есть у нас две беды: беда с безнравственностью и беда с нравственностью.
Но главная беда – мы первого от второго отличать никак не научимся…
…С другой стороны – как-то так выходило, что при каждой попытке разобраться в душе классика от него начинало попахивать национализмом.
Как тухлятиной от скунса.
Притом что умудрялся классик осенять себя крестным знамением к месту и не к месту.
И цитату какую-нибудь из Библии вставить.
Правда, выходило это у него пресновато.
Как-то уж больно искренне.
Для старого коммуниста.
Любил себя классик, и в этом не было ничего особенного.
Просто любовь его была какой-то самоуверенной, предполагающей, что и остальные должны относиться к нему так же, как он сам к себе относится. А я давно заметил, что когда человек ставит себя выше других, он, кроме всего прочего, становится неинтересен.
В общем, как посмотреть на человека. С одной стороны, он – венец творения.
С другой – всего лишь среда обитания для микробов…
6
…Не помню, были ли у меня предыдущие жизни, и не знаю – будут ли последующие, но в этой жизни я тратил время попусту несметное число раз.
И если бы не Лариса, эта несметность увеличилась бы еще на один день.
Не то чтобы мне нечего было делать, но иногда состояние случается таким, что не можешь не только работать – думать способен только об одном.
И это «одно» у меня в данном случае называлось совсем не работой.
Даже неприятности, которые у меня скопились со временем, отстали, потому что я перестал о них думать. При этом мысли в моей голове бесчинствовали, и это было стриптизом замыслов – как только я это понял, выбора у меня не осталось.
Для того чтобы поводиться страстям, я уже слишком немолод, но может, просто страсть не всегда интересуется паспортными данными.
Впрочем, разобраться мне в этом не пришлось, потому что раздался телефонный звонок – и тогда я ощутил, что такое надежда.
Мне захотелось, что бы вновь позвонила Лариса и поторопила меня.
Поторопила – куда?
Вперед, конечно.
Или – начально…
…Звонила моя старинная приятельница, журналистка Анастасия.
В последнее время мы видимся с ней нечасто, а слышимся еще реже.
Дело в том, что после того как Анастасия разбила две машины: новый «Фольксваген» ее отца и подержанную «Шкоду» матери – она решила, что водить машину она умеет. И теперь приезжает к знакомым на допотопной «Мазде», выделенной ей редакцией, не тратя время на телефонные звонки:
– Петька, ты чем занят?
– У меня теперь одно занятие, Стася.
– Какое?
– Старею.
Даже по телефону я услышал Стаськину улыбку:
– Ты куда делся? Что-то я давно о тебе ничего не слышала.
– Стась, чтобы меня найти, теперь нужно производить не поиск.
– А что?
– Раскопки.
– Возраст не помеха, если человек хороший, – сказала Анастасия, а я сделал первую на сегодняшний день ошибку – не согласился с женщиной:
– Если человек хороший, возраст – единственная помеха для того, чтобы быть хорошим в полном объеме.
Анастасия отпарировала тут же – не случайно ее два раза выдвигали на какую-то премию.
И – не без ехидства. Не случайно ее два раза на эту премию «прокатили»:
– Петр, а говорят, что ты такой хороший человек, что даже критик Галкина была верна тебе целых полгода.
Для меня вопрос о Гале Галкиной уже давно отправился к праотцам.
Галя была своеобразным человеком и, живя напряженно, умудрялась заменить хождение по канату перебиранием звеньев цепи.
Я многому у нее научился и был за многое благодарен Гале. И когда очередное звено под названием Петр Габбеличев выпало из ее рук, я не забыл ее уроков и сохранил благодарность.
А на противоестественность ситуации – художник полгода целовал критика – я ни разу не обратил внимания.
Ехидство Анастасии я оценил.
И простил.
Впрочем, в этой жизни я прощал Анастасии и не такое:
– Никогда не думал, что для верности может быть серьезным поводом то, что кто-то «хороший человек», – ответил я спокойно.
Стася поняла мое безразличие к ее язвительности.
И, как женщина, изменявшая очень многим мужчинам, в том числе и мне, она ответила:
– Знаешь, Петя, я никогда не думала, что для верности могут быть какие-то другие серьезные поводы.
Возникла небольшая пауза, а потом Анастасия тихо спросила:
– Петя, ты случайно не влюбился?
– Нет, – честно ответил я. – Не случайно.
Анастасия замолчала вновь.
И мне почему-то не пришла в голову мысль о том, что если женщина задумалась без всякого повода, значит, повод точно есть.
Стася молчала совсем недолго, а потом размыслила вслух:
– Наверное, надо будет заехать к вам в клуб и написать какую-нибудь хорошую статью про президента и его вице, – не знаю, как она поняла, о ком я говорил, но вышло так, что мы с Анастасией совершили революцию в дипломатии: вдвоем заключили трехсторонний договор…
…Я отлично знал, что Лариса приедет в клуб только после обеда – раньше ни ей, ни мне в клубе делать было совершенно нечего. Но, подойдя к автобусной остановке, я не стал дожидаться автолайна.
Когда-то давно мой друг художник Андрей Каверин рассказал мне легенду, смысл которой сводился к тому, что вначале в мире был Хаос, а потом его сменил Хронос.
Так вот, возможно, во мне что-то перепуталось, и Хронос для меня не наступил, хотя Хаос остался.
И то сказать – все-таки стрела устремляется в путь не потому, что боится опоздать куда-то, а потому, что тетива спущена.
И тетива эта называлась – Лариса.
Я хотел ее видеть.
Я хотел ее…
…Я взял такси, хотя торопиться мне было некуда.
Вернее, я взял частника.
В ожидании пассажиров он стоял возле своих красных «Жигулей» на пустой автобусной остановке и сам с собой разговаривал вслух.
И те выражения, которые он употреблял, говорили о том, что за душой у него ничего не было, а хотелось иметь все и быстро.
Наверное, в этой жизни он был неиграющим игроком.
Я не верю тем, кто не хочет иметь много денег.
Я просто не доверяю душе тех, кто хочет их выиграть.
Но это не помешало бомбиле, после того как я назвал адрес на Остоженке, заявить:
– Триста пятьдесят, – выигрыш в его игре составлял мизерную сотню.