В этом есть что-то от удовольствия, которое получали судьи – члены революционных троек эпохи «отца народов», когда допрашивали своих соратников, попадавших к ним в лапы – возразить оппоненты все равно не могли.
Всерьез я к своим мыслям о классиках не отношусь, хотя иногда отношусь всерьез к мыслям.
Во всяком случае, никогда этих мыслей не афиширую.
И не потому, что это может быть принято за зависть – завидовать классику, по-моему, все равно что завидовать памятнику.
Впрочем, я понимаю, что каждый из нас является не только ставленником, но и заложником своего времени.
Вот только истина ничьим заложником не является…
…Для того чтобы проверить свое отношение к памяти классиков на других людях, я однажды, еще в те времена, когда поэтесса была для меня просто президентом клуба современного искусства, спросил ее:
– Ты любишь Пушкина?
– Да.
Ничего глупее ты спросить не мог.
– Почему?
– Потому что у тех, кто не любит Пушкина, просто проблемы со вкусом.
– А ты завидуешь Пушкину?
– Чему завидовать? – удивилась Лариса. – Тому, что какой-то австрийский гомик всадил ему пулю в живот?
Она ответила, ни секунды не раздумывая, и мне ничего не оставалось, как вздохнуть:
– Гомик был французом…
…Своими мыслями о классиках я как-то поделился с друзьями, не прямо, конечно, а наведя на свои мысли легкий макияж.
И с тех пор зарекся это делать, потому что ничего разумного из этой затеи не вышло.
Художник Андрей Каверин – он молодой, и пока любая новая тема это его тема – ответил мне: «Классика не в том, чтобы объяснить мир каждому человеку в отдельности.
И классики не для того, чтобы сказать что-то самое главное – самого главного они сказать не могут, потому что мир классики – это обобщение.
Для классиков – мир – это низведение главного до уровня школьной программы.
Не так, чтобы кто-то понял мир в меру своего развития, а так, чтобы поняли все и поровну.
По большому счету классика – это разновидность ширпотреба.
Именно поэтому по рецептам классиков мир и не может быть построен».
Художник Григорий Керчин сказал что-то о том, что классики создают в мире систему координат, и даже их ошибки представляют интерес потому, что их ошибки – классические.
А потом пожал плечами.
И только поэт Иван Головатов дал по-настоящему, глубокую оценку моим словам:
– Старик, ты все слишком серьезно воспринимаешь.
Тебе нужно взять отпуск и банально выспаться.
Потом все так и получилось.
Отпуск я взял.
Правда, не сразу.
А тогда это показалось мне ерундой. Хотя и заставило меня еще раз задуматься о том, почему же я не смогу стать классиком.
Я задумался и понял – мне не стоит приписывать себе человечество…
…Подумав обо всем этом и повспоминав многое из того, что вполне можно было и не вспоминать, я подивился одному – тому, какие глупости лезут в голову человеку, которому не идут в голову умные мысли.
Впрочем, единственной сколько-нибудь значительной причиной того, что человеку в голову приходят глупости, является то, что голова у него все-таки есть…
…Если бы мне знать о том, какие события произойдут в моей жизни и не произойдут в жизни моей страны ближайшие несколько дней, я наверняка пришел бы к выводу о том, что застой в моей собственной ситуации подзатянулся, и времени пришло время закусить удила.
Что оно и сделало.
И совершенно вовремя…
5
– …Ладно, – вздохнула Лариса, возвращая меня своим звонком в реальность. – Может быть, «классик» скажет нам что-нибудь новое.
– Вряд ли, – зевнул я.
Почему-то при упоминании о некоторых людях зевота появляется у меня сама собой. Независимо от того, хочется мне спать или нет. Возможно, это происходит оттого, что вера в просветление если и существует во мне, то только в зачаточном, полудремотном состоянии.
Вернее, в гипотетическом.
И я не знаю, кто в этом виноват: я сам или человечество.
При этом мне совсем не нужно, чтобы все люди научились нести ответственность за свои слова и поступки.
Хотя было бы совсем не плохо, если бы делать это научился я сам.
– Ну почему? Вдруг все-таки что-нибудь новое он скажет? – Лариса, кажется, была расстроена тем, что наши усилия могут пропасть всуе. И мои слова должны были ее успокоить:
– Он не скажет ничего нового потому, что с тех пор как люди узнали, что плоская Земля не покоится на трех китах, а является шаром, летящим в пустоте, ничего по-настоящему нового сказано не было.
В этом вся проблема новизны.
– Эх, изобрели бы люди что-нибудь такое, совсем новое, чтобы – раз! И все проблемы оказались бы решенными.
– Что-нибудь такое? – переспросил я Ларису. И пожалел, что телефонная трубка не может передать мою улыбку.
Особенно ехидную:
– «Что-нибудь такое», Лариса, от всех проблем уже давно изобретено.
– И что это?
– Цианистый калий.
Разговор стал принимать довольно глупую форму, и я перевел стрелки:
– Впрочем, ладно.
Вечером соберемся на пару и послушаем.
– С кем это ты собрался «на пару» – надеюсь, будет полный зал.
– Ну, вот и соберемся на пару – мы и прогрессивное человечество.
Наш разговор закончился на этой минорной для эпохи ноте, и я понял, что мне пора вставать…
…По телевизору показывали что-то невероятное и бессмысленное одновременно – то ли экономиста академика Глазьева, наконец-то понявшего, чем рыночная экономика отличается от плановой, то ли Дженнифер Лопес в одежде.
Так что за первой чашкой кофе я волей-неволей попробовал вспомнить, что мне известно о нашем сегодняшнем госте.
Оказалось, что, кроме сплетен, я ничего не знаю.
А сплетни – вещь нечестная. С некоторых пор мне это известно.
С тех самых, как меня стали считать настолько старым, что сплетни обо мне самом перестали кого-нибудь интересовать.
Даже в пределах моего подъезда.
Впрочем, иногда мысли приходят в мою голову без спросу и без всякого таможенного досмотра.
Я знаю, что повторять сплетни нехорошо, но ничего не могу с собой поделать. И то, что все остальное человечество тоже ничего с собой поделать не может, для меня – слабое утешение.
Хотя – есть повод задуматься: можно ли быть нравственным простым усилием воли?
Имел ли я право иметь свое мнение о человеке, который должен был прийти в наш клуб?
Дело здесь вот в чем: во всех областях человеческой деятельности профессионализм безличностен. Бесполезно относиться хорошо или плохо к человеку, создавшему отличный танк, построившему замечательный мост, заключившему важный для страны договор.
Творчество – исключение.
В творчестве автор продолжает самого себя.
Чтобы проехать по мосту, не нужно знать – о чем думал его создатель.
Чтобы понять картину – это необходимо.
Искусство – это очень неличная жизнь.
Конечно, нельзя путать человека с результатами его труда, но особенные профессии все-таки есть.
– Никому не придет в голову оценивать духовные качества человека с учетом того, что этот человек фрезеровщик или комбайнер, – мы разговаривали с моим другом поэтом Иваном Головатовым, и я сказал то, что сказал:
– Но вот мои качества люди оценивают с учетом того, что я – художник. А твои – с учетом того, что ты поэт.
Наверное, такого не бывает ни с какими другими профессиями.
– Бывает, – ответил мне Иван.
– С кем?
– С учителями и врачами…
…«Наш» классик был известен тем, что в каждом новом лидере страны наконец-то находил человека, который, в отличие от предыдущих лидеров, по-настоящему понимал его творчество. И после долгих и мучительных раздумий начинал признаваться в этом на всех перекрестках, до тех пор, пока лидер оставался у власти.
Иногда отдельные злые языки называли классика конформистом. И тот, по бедности языка, отражал подобную клевету словом: «Злопыхатели».
И то сказать, какой там может быть конформизм, когда человеку, наверное, просто нравилось нравиться тем, кто сам себе нравится во власти.