Подступы к «ритму» Гомолицкий нащупывал, по-видимому, в нескольких опытах верлибра. Интерес к верлибру пробудился у него под воздействием уитменовских «Листьев травы». Он стал было переводить эту книгу[122], но переводы эти до нас не дошли. Впоследствии, после войны, Гомолицкий поместил ряд стихотворений Уитмена в переводе в своих польских книгах[123].
Другим мощным художественным толчком явился не иноязычный, а отечественный источник – Цветы Мории Рериха. Эта книга, появившаяся в Берлине в том же 1921 году, когда вышли Миниатюры в Варшаве, представила художника не только поэтом[124], но и «учителем жизни», вождем религиозного движения, и оба вида духовной деятельности показались Гомолицкому тесно переплетенными. Недаром, откликаясь на появление в Риге нового журнала Перезвоны, он усматривал значение его в том, что издание отражает, «как подымается религиозное движение. Писатели, которые раньше не посмели бы и заикнуться об этом, теперь пишут о таких мистических явлениях, чудесах и видениях и так трогательно и бережно их показывают»[125].
Между поэтическими книгами двух «дебютантов» 1921 года – Рериха и Гомолицкого – возникала курьезная перекличка: название рериховской книги Цветы Мории получило загадочный отклик в названии стихотворения, вошедшего в Миниатюры. Правда, в Миниатюрах это название – «Сады Марии» – появилось с опечаткой, и правильным следует считать то, которое фигурировало в журнальной публикации, в декабрьском номере Сполохов за 1921 г. – «Сады Мории». Однако Мории были в двух случаях не совсем те же. У Рериха Мория отсылает к учителю (махатме) Елены Блаватской[126], хотя, по наблюдению Уве Бетьена, здесь мог быть и библейский подтекст: Храмовая гора, с которой узреваешь Бога[127]. У Гомолицкого такой двузначности нет[128], это просто реминисценция из Библии, приоткрывающая духовный план содержащегося в миниатюре пейзажа. И, разумеется, здесь не заимствование, а случайное совпадение.
Восхищение Рерихом у Гомолицкого было столь сильным, что он, как свидетельствует письмо к Бему от 3 марта 1927, пытался увлечь им и пражан[129]. Усилия эти остались тщетными: ни художественные стороны поэзии Рериха, ни ее религиозно-мистическое содержание, так сильно заворожившее Гомолицкого, на скитовцев большого впечатления не произвели. Что касается собственных экспериментов с «ритмами» (какой именно смысл он ни вкладывал бы в этот термин), то Гомолицкий их вскоре оставил. 11 мая 1927 г. он писал Бему: «Вы были правы, Альфред Людвигович, не одобрив ритмы. И хотя я всё же думаю, что в этой области можно тоже работать, тем не менее итоги этого периода для меня оказались плачевны: я разучился писать, звучать и молиться стихами». Опыты русского верлибра у Гомолицкого уцелели лишь в ретроспективном машинописном сборнике «Отроческое», составленном в начале 1940-х годов.
Но «рериховский» эпизод в период «Дуновения» сыграл важную роль в поэтическом самоопределении Гомолицкого[130]. Помимо подхода к поэтическому вдохновению как религиозному переживанию, схожей у Рериха и Гомолицкого сгущенно-мистической атмосферы лирического излияния, мифологии «света», общей у обоих тенденции к «минимализму» высказывания, – внимание Гомолицкого приковывали чисто технические эффекты рериховских верлибров с их неожиданными enjambements, резко отграничивающими эти тексты от прозаической речи. Гомолицкий стремился к созданию иным способом подобного эффекта балансирования на тонкой границе между прозой и стихом – «прозаизированной» записью строк, при сохранении метрических схем и насыщении текста «сверх нормы» рифмами. Разными путями, таким образом, в обоих случаях выделялось значение «enjambements» в сегментации «сплошного» словесного текста[131].
Замечательной особенностью поэтических занятий Гомолицкого в 1920-е годы является то, что создавал он не отдельные лирические тексты, а целые сборники. Он мыслил целыми поэтическими книгами с продуманной внутренней композицией. Такое единство построения не было свойственно изданиям 1918 и 1921 года. При том, что поэтическая работа Гомолицкого после возвращения в Острог свелась практически к рукописной форме, большое число стихотворных текстов мигрировало из одного неопубликованного «сборника» в другой и существует в разнящихся друг от друга вариантах. В совокупности своей эти «сборники» отражают беспрерывную творческую работу, протекавшую независимо от шансов на их издание в тогдашних условиях.
Первый такой сборник – под знаменательным названием «Книга Книг» (по аналогии с «Песнью песней») – задуман был в 1925 году как сводный, включающий в себя кое-что из Миниатюр, но в основном состоящий из созданных после Варшавы стихов. Он, можно полагать, в значительной мере совпадал с первым дошедшим до нас сборником этого периода – «Дуновением», посланным 27 декабря 1926 года А. Л. Бему. Как и «Книга Книг», «Дуновение» было для автора «дневником стихами». За месяц до отправки рукописи он писал:
Хочется мне послать Вам свое Дуновение, я уже и начал переписывать, но что-то мне трудно это дается.
Эта книга моей любви написана исключительно для «себя». Я писал потому, что мне некому было рассказывать того, что меня волновало и наполняло; я освобождался от самого себя и от копящихся во мне впечатлений. Этот самоанализ или верней самосинтез и наперсничество с самим собою – только одно всегда толкало меня писать.
Примечания
1
Leon Gomolicki. Horoskop (Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 10.
2
Leon Gomolicki. Horoskop, str. 14.
3
Весь Петербург на 1907 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга (Издание А. С. Суворина, <1907>), ч. II, стр. 182. Ср.: здесь же, ч. I, стб. 369.
4
Здесь же, ч. I, стб. 368.
5
Свод маршрутов и планов движения этапных партий. Сост. подполк. Гомолицкий (С.-Петербург: Изд. Канцелярии Главного инспектора по пересылке арестантов, <1 октября 1909>).
6
Весь Петербург на 1910 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. (Издание А. С. Суворина, <1910>), ч. II, стр. 1218. Здесь же, ч. I, стб. 350; Весь Петербург на 1912 г., Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга (Издание А. С. Суворина, <1912>), ч. II, стр. 226; ч. I, стб. 368–369.
7
Весь Петроград на 1915 г., Адресная и справочная книга г. Петрограда (Издание Т-ва А. С. Суворина – «Новое Время», <1915>), ч. II, стр. 164.
8
Herbarz polski Kaspra Niesieckiego S. J. powiększony dodatkami z poźniejszych autorów, rękopismów, dowodów urzędowych i wydany przez Jana Nep. Bobrowicza. Tom IV (W Lipsku: Breitkopf i Haertel, 1839; Warszawa, 1979), s. 181–183.
9
Polska encyklopedja szlachecka. Tom V (Warszawa: Wydawnictwo Kultury Historycznej, 1986), str. 327; Encyklopedia Katolicka. Tom V. Fabbri – Górzyński (Lublin, 1989), kol. 1282.
10
В. I. Ульяновський. Iсторiя церкви та релiгiйноï думки в Украïнi. У трьох книгах. Книга 2. Середина XV – кiнець XVI столiття (Киïв: Либiдь, 1994), стр. 136.
11
Oscar Halecki. From Florence to Brest (1439–1596) (Rome: Sacrum Poloniae Millenium, 1958), р. 337.
12
Ludwik Grzebień. Słownik jezuitów polskich 1564–1990. IV. Gm-Jar (Kraków, 1993), str. 18; Teodor Żychłiński. Złota księga szlachty polskiej. Rocznik trzeci (W Poznaniu: Jarosław Leitgeber, 1881), str. 179.
13
В. К. Лукомский, В. Л. Модзалевский. Малороссийский гербовник. С рисунками Егора Нарбута (С.-Петербург: Издание Черниговского дворянства, 1914; Киïв: Либìдь, 1993), стр. 34.
14
См.: Przewodnik warszawski informacyjno-adressowy na rok 1869… Ułożony i wydany przez Wiktora Dzierżanowskiego. Rok pierwszy (Warszawa, w drukarni S. Orgelbranda, 1869), str. 13; Mazowsze północne w XIX–XX wieku. Materiały źródłowe, 1795–1956. Zebrał i przygotował Janusz Szczepański. (Warszawa: Naczelna Dyrekcja Archiwów Państwowych w Warszawie; Mazowieckie Tow. Kultury – Mazowiecki Ośrodek Badań Nauk. w Warszawie; Pułtusk: Wyższa Szkoła Humanistyczna w Pułtusku, 1997), str. 196.