И если поначалу для этого требовались определенные условия – странные, мягко говоря, – например, наличие грубошерстного свитера с высоким воротом, запаха цитварной полыни, некоторой комбинации слов, со временем и эти условия отпали. Видения, чрезвычайно конкретные, иногда с указанием дат, имен и точного места действия, стали возникать безо всяких усилий с моей стороны. Стоило только правильно спросить.
Определенность этих визий исключает сомнения в их достоверности, словно за ними стоит заверенный свидетелями документ. Ничего расплывчатого и путаного, как бывает во сне. Хотя впервые Мальчик появился на грани сна и яви вскоре после того, как я опубликовал ту самую злополучную статью, в которой шла речь об Украине, России и их будущем, которое казалось мне не совсем таким, как партийному руководству. Я был измучен и, честно говоря, напуган масштабами разразившегося скандала, затравлен, много и беспорядочно пил, а в промежутках находился на грани «сухой горячки».
И все-таки Мальчик не был алкогольной галлюцинацией, тут я могу поклясться. За эти годы некоторые из видений, относящихся к самому близкому будущему, я сумел проверить и получить подтверждения. Поэтому у меня нет оснований сомневаться и в остальном.
Визиты этого странного, во многом не похожего на нас существа всегда были неожиданны и заставали меня врасплох. Выглядел он почти всегда одинаково – лет семнадцати-восемнадцати, весь в черном, с матово смуглым удлиненным лицом, птичьим профилем и волосами цвета воронова пера. Часто на нем была надета фуфайка с капюшоном, закрывающим голову и часть лица, со множеством карманов. Слева, над клапаном кармана, – вышитая эмблема в виде многопалого листа какого-то смутно знакомого растения, которое я так и не распознал. Хотя вряд ли растение имело отношение к нашим беседам.
Поначалу он возникал из сумрака, цветом напоминавшего кофейную гущу. Это бывает, если крепко зажмуриться после яркого света. В таком сумраке обычно плавают зеленоватые пятна неопределенной формы, светящиеся нити, косые квадраты – дальний отсвет оконных проемов, а я вместо бесформенной чепухи ни с того ни с сего увидел совершенно незнакомое лицо с выражением насмешки и отчужденного превосходства. Потом это выражение ушло, сменившись любопытством. Взгляд стал пристальным, жестким, слишком взрослым и понимающим. Будто он давно знал меня – со всеми потрохами.
Случилось это в подвальном ресторанчике Дома Блакитного в присутствии Сильвестра и администратора Дерлина, который заглянул, чтобы поздороваться с нами и тут же умчался по делам. Официант, подошедший, чтобы забрать карту меню с нашего столика, не в счет.
Затем лицо уменьшилось, будто камера, предъявившая мне его, отъехала, но по-прежнему осталось реальным, буквально физически ощутимым. Я увидел Мальчика таким, каким видел много раз потом, однако фоном для него все еще оставался сумрак, приобретший теперь некую теплую глубину. Позднее, не в этот раз, картинка и фон менялись, и мне удалось разглядеть многое из того, что его окружало, однако сейчас я заметил только небольшой предмет, который мое видение вертело в руках. От предмета исходил голубоватый свет, очерчивая рефлексом скулу Мальчика. В ухе у него болталось что-то вроде крупной серьги из черного пластика, похожего на эбонит.
– Это куда я попал? – спросил он.
Потом подождал и спросил снова:
– В чем дело? Вы чего молчите?
Я удивился, услышав вопрос, но назвался – не вслух, разумеется, иначе Сильвестр, убеждавший меня, что необходимо остановиться и некоторое время не пить, хотя сам был уже слегка навеселе, счел бы меня спятившим окончательно. К моим словам примешивалось какое-то дальнее эхо, будто под сводом черепа образовалась обширная гулкая пустота. Между прочим, точно так же прозвучал и голос Мальчика, когда он подозрительно поинтересовался:
– Это что, прикол?
– В каком смысле? – с недоумением спросил я.
– В самом обычном. Вы меня разыгрываете?
– С чего бы? – Я пожал плечами, поймав при этом подозрительный взгляд Сильвестра. – Разве ты меня знаешь?
– Допустим, – сказал Мальчик. – А теперь еще и вижу. Действительно, на прикол не похоже. Интересно, как это у нас с вами получается?
– Мне тоже. Значит, ты меня видишь? И… и все остальное?
– Да. Более или менее.
– И как тебе?
– Еще не знаю. Не въехал. Похоже на короткометражки фон Триера. Сплошная мизантропия.
– Кто такой фон Триер? Немец?
– Ах, да, извините. Ну это потом, гораздо позже. Вы все равно не доживете. Киношник, датчанин… сложно объяснить. У нас теперь все иначе, другие фишки. Так вы и в самом деле тот самый Хорунжий?
– Фишки?
– Ну. У него там такая себе фирменная безнадега. Игры с живыми людьми, и прочее в том же духе. Примерно как у вас, но он тоже не въезжает. Это ведь совсем не важно.
– А что важно?
– Главное, – он на мгновение оторвал от уха странный предмет и взглянул в крохотное оконце на нем – именно оттуда сочился потусторонний свет, – в том, чтобы относиться к своей персональной реальности так, будто создаешь мир самостоятельно. Но нельзя, чтобы кто-нибудь это заметил. Тогда все.
– Все?
– Да. Тогда ты лопухнулся. То есть проиграл.
– Послушай, – сказал я, – что-то я не понимаю. Откуда ты знаешь, что я не…
– Нет, – мгновенно возразил он. – Не надо. Сейчас это вам ни к чему. Лучше что-нибудь другое. Например, про Святые ворота, хотя к вашей персональной реальности это и не относится. Кто-то же должен знать.
– Святые ворота? Где это?
– Неправильно. Вы должны спросить как спросить. Потому что сам я ответить не сумею.
– Я не понимаю, – последние слова я, помимо воли, произнес вслух.
Официант принес потный графинчик, и Сильвестр тут же потянулся к нему, не дожидаясь, пока подадут закуски.
– Чего тут не понять? – ухмыльнулся мой приятель, наполняя рюмки. – Две, не больше, потом супчику погорячее, – все как рукой снимет. И не убивайся ты так, Георгиевич. Есть Бог – подавятся, псы, кол им в пасть.
Я кивнул, продолжая одновременно видеть и Мальчика, и гладко выбритое, по-мужски красивое лицо Сильвестра, капризный излом пухлых губ этого баловня женщин, густую волну светло-русых волос с первой сединой и озабоченные глаза, дальше – пятна на салфетке, переброшенной через локоть прихрамывающего официанта, его косо стоптанные, в трещинах, башмаки, и весь ресторанный зал с низковатыми, недавно выбеленными потолками. В дальнем углу загульная компания во главе с заезжим киевлянином Нео Базлсом второй день пропивала аванс за сценарий для кинофабрики. И все они существовали в одном измерении.
Что-то здесь было не так.
– Хорошо, – сказал я Мальчику, и эхо тут же подхватило: «Ош-шо-о!». – Ладно. А кто знает, как спросить?
– Вы. Вам ведь приходилось в детстве летать во сне? Просто так, по собственному желанию?
– Откуда ты взял?
– Какая разница. Взял, и все. Все летают, кроме полных отморозков. Там было три вещи, вы сами об этом писали. Или напишете.
– Я не помню. Ничего такого я не писал.
– Нужно вспомнить. Без этого ничего не получится.
Я прикрыл глаза. Раз со мной происходят такие вещи, плохи мои дела.
– Худо? – участливо спросил Сильвестр. – Тогда все-таки выпей. Главное – мера! – его палец назидательно взлетел к потолку, хотя говорил он без особой убежденности.
– Серая шерсть, – пробормотал я. – Солдатское одеяло, кажется. И еще полынь на полу, от блох. Чтобы пахло, да… Еще нужно было сказать…
– Ну вот, – возбужденно проговорил Мальчик. – А вы: не помню! Такое всякий запомнит.
– Какая еще шерсть? – теперь уже по-настоящему испугался Сильвестр. – Блохи-то тут при чем? Ты в себе, Георгиевич? Может, к доктору?
– Отвяжись! – Мне вдруг почудилось, что водка спугнет видение и все закончится. Раз и навсегда. Я боялся, Бог свидетель. Возможно, так и следовало поступить, но колебался я не больше секунды: – Пей сам. Ты у нас борец с бытовым пьянством в писательской среде. Фельетоны строчишь. Давай, единоборствуй.