Передо мной вращался рой белых мух и отчаянно болтался на стекле дворник.
- Кажись, вправо слишком взяли, - сказал Славка, - а может, влево, усомнился он.
Поглядев на часы, я только тут сообразил, что мы сбились с пути.
- Может, переждем, - сказал я, - видишь какая каша.
- Каша - мать наша, - пропел Славка, - каши нету. - Он вытащил из багажника уже ощипанную буханку и сунул обратно.
Котелок с заваркой подвешен под капотом - это вещь, ничего что припахивает бензином. Зато теплый. Сухая корка не лезет в горло. Промочить в самый раз, заморишь червячка и дюжишь. Вообще надо подкрепиться. Если считать по времени - порядочно отмахали. И надо же, как убитый спал. Видать, вымотало нас долото. Скосил глаз на Славку - мечется. То влево, то вправо дергает рычаги, вижу - нет уверенности.
- Может, переждем.
- Можно и переждать, - соглашается Славка. Останавливает машину. Глушит мотор. Сразу наступает тишина, и тут же захватывает тревога.
Мы сидим, уперевшись взглядами в мутное пространство за стеклом.
Я хочу сказать Славке, что надо было вернуться, когда начался снег, но язык не поворачивается.
Вдруг в кабине стало светлее, и сразу перестал падать снег. Открылась заснеженная даль. Земля вспухла от свежего снега. Жидкий лесок и кустарник показались сказочными. Славка повертел головой.
- Вот чудеса, - выдохнул он, - будто небо кто пробкой заткнул. - И завел мотор. - Тебе не кажется, что мы отклонились вправо или влево? Пересечем эту падь, - показал он глазами на распадок, - там и сориентируемся. Кажись, гора мне эта знакома. Не мог же я...
По мягкому снегу машина шла тяжело, закапывалась по самый буфер.
Только я хотел сказать: "Славка, давай перекусим", и враз стемнело, как в погребе. Стоим, мотор захлебнулся. Снег вокруг на глазах ржавеет. Машина выжимает коричневую жижу. Медленно, но верно погружаемся. Славка открывает верхний люк и через горловину протискивается. Для меня люк узковат, но медлить нельзя. Сбрасываю телогрейку, протягиваюсь, как через игольное ушко.
- Дюжев, - командует Славка, - не вздумай идти. Только вот так...
- Клюкву подавишь, - кричу ему и ложусь рядом. В штаны, под рубаху плывет. Зябко.
Славка отчаянно работает руками и ногами.
- Почувствовал твердую почву. Спешились, - говорит Славка.
Я вылез из пропарины следом.
- "Спешились"... - передразниваю. - Надо было смотреть.
На ногах у нас по сто пудов. Помогаем друг другу стянуть сапоги. Встаем на портянки и колотим сапогами о кустарник.
- О черт! - спохватывается Славка, - забыли папиросы и хлебушек. Он попрыгал на одной ноге, натянул раскисший сапог и снова по-пластунски к машине.
- Славка, - кричу я ему, - назад!
Барахтается. Вернулся с горбушкой и котелком. В бороде запуталась тина. Отминает портянки от грязи, обувается. Из двух портянок делает четыре. Две обул, две за пазуху сунул. Я не догадался.
Месим снег, то и дело оглядываемся, жалко вездеход. Славка шмыгает носом, едва выговаривает:
- Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Ощипанную булку он держит под мышкой. На нее налип снег. Корка обледенела.
Я тащусь с котелком. Далеко на косогоре виднеется разрушенный замок. Подходим. Это выветренные скалы - залюбуешься.
- Где-то тут должен быть внизу брошенный вагончик, - говорит Славка.
По крутому спуску, по камням, идти плохо. Спускаемся вниз. Действительно, вагончик нашли - наши бросили, дальше не смогли протащить. Вваливаемся в вагон. Нары, печь - здорово. Большего счастья не надо!
- Давай натаскаем вначале дров, - настаивает Славка, - а то сядем не поднимемся.
Собираем валежник и ломаем ногами. Растапливаем печь. Тает снег на чай, таскаем снег цилиндром старой бересты, одно отверстие заткнув шапкой. Вода закипает быстро. Рука почти терпит, а в котелке уже булькает. Но зато чай заваривается плохо. Невкусный, привыкнуть надо.