Был выходной день, жена и две маленькие дочки ушли в цирк, сын Саша остался дома, готовил уроки. Справившись с арифметическими задачами, он заглянул в комнату к отцу и робко сказал:
– Ты обещал…
– Что? Ах да… В другой раз.
– Ну тогда в «Густые сливки».
Так называлось кафе в Столешниковом переулке. В витрине этого кафе была завлекательная надпись: «Нас посещают дети кушать сливки».
«Надо угостить мальца и отвлечься немного», – подумал Якушев.
– Одевайся. Пойдем.
Они шли по улицам Москвы, все вокруг интересовало мальчика – автомобиль с надписью «Прокат» в желтом кружке, цыганка, привязавшаяся к отцу: «Позолоти ручку – погадаю». Мальчик читал вслух вывеску: «Зубной врач Вильгельмсон. Прием с 10 до 2-х».
«Все интересно, когда тебе десять лет», – думал Якушев.
А сын бежал немного впереди. Скоро они дошли до кафе.
В кафе с трудом нашелся свободный столик – всюду сидели мамаши или бабушки, девочки и мальчики. Якушев уже собирался устроиться у дверей, когда кто-то его взял за рукав. Он оглянулся и увидел Евгения Христофоровича Градова и маленькую девочку, вероятно, внучку.
– Присаживайтесь, Александр Александрович. От дверей дует.
Немного помедлив, Якушев сел.
– А молодежь сядет против нас. Рядом с Верочкой. Так, молодой человек?
«Молодой человек», то есть Саша, сел рядом с Верочкой. Ей было лет пять, не более.
– Внучка? – спросил Якушев.
– Внучка. У меня трое внучат: Петенька от Лиды, а Верочка и Оленька от Сережи.
Якушев опять подумал: «И этого безобидного старика втянули в шайку извергов и убийц…»
– Евгений Христофорович… – Якушев оглянулся, звенели ложечки, мамаши и бабушки занимались собой и своим малолетним потомством. – Евгений Христофорович… Вы помните беседы у вас в Мамонтовке на даче? И один разговор в дачном поезде… Подождите, Евгений Христофорович! – Якушев видел, что старик изменился в лице и открыл рот, собираясь его прервать. – Подождите… Я прошу считать эти беседы несостоявшимися. Их не было. Их не было, и я и вы должны об этом забыть.
Прошло несколько секунд, пока Градов смог понять, о чем идет речь. Он вдруг просветлел и, чуть не опрокинув стакан, бросился пожимать руку Якушеву. Успокоившись, сел и стал внимательно слушать.
– Евгений Христофорович! Забудьте. Никаких разговоров на эту тему не было, – внушительно повторил Якушев. – И никаких денег у Кушакова на известные вам цели не просите.
– Да я и не просил. По зрелом размышлении я решил воздержаться, зная, что недавно привлечен к работе в Наркомюсте. Работать и держать нож за пазухой не в моих правилах…
– Вы абсолютно правы. На этом мы кончим. Как ваша подагра?
– Беда! Что поделаешь?! Годы…
И они заговорили о другом. «Работать и держать нож за пазухой» – это мне не в бровь, а в глаз. А ведь я так работал. Нет, рвать так рвать…» К вечеру Якушев и Саша возвращались домой.
– Папа, – сказал Саша, – я поиграю во дворе. Можно?
– Иди… Скоро придет мама.
– Будем играть в «красные» и «белые».
– То есть как?
– В войну. Я буду краском, а Витька с того двора – беляк.
– Хорошо…
«Всюду одно и то же… Всюду борьба. Даже у детей».
Якушев позвонил и вдруг вспомнил, что в квартире никого нет. Он достал ключ и вошел в коридор. Навстречу ему бросился Бум, визжа от радости.
Пройдя в кабинет, как был, в пальто, Якушев сел и взял папиросу. На душе стало чуть легче – с Градовым уладилось. Но разве это все? И тут он услышал звонок, слегка тявкнул Бум. Якушев пошел к дверям, открыл дверь и окаменел. В дверях, поглаживая рыжую холеную бородку, стоял Стауниц.
– Вы? – с удивлением сказал Якушев. – Какая неосторожность!
– Не беспокойтесь. Я произвел разведку и установил, что вы один в квартире.
В это мгновение сорвался со своего коврика Бум и с яростью залаял на Стауница.
– Уберите вашего тигра…
Якушев подхватил собаку под мышку и отнес на кухню.
– Странно, – сказал он, проводив Стауница в свою комнату. – Бум никогда никого не трогает, ласковая собачка.
– Возможно. Но этот шум ни к чему.
– Чем обязан? – сухо спросил Якушев. – Полагаю, что дело неотложное и важное.
– Совершенно верно. Разрешите доложить: помещение на Болотной площади приведено в порядок. Может вместить чуть не сто человек, если понадобится созвать съезд провинциальных групп.
– По поводу съезда мы еще ничего не решили в Политическом совете. Собрать такое количество людей – небезопасно. Кроме того, пока мы не получим помощь из-за границы, средств на организацию съезда монархических групп у нас нет.
– Оборудование помещения обошлось недешево. Ртищев мне говорил, что у вас есть виды…
– Виды есть. Но денег пока нет.
– В связи с этим надо обсудить важный вопрос: об «эксе».
– О чем?
– Об экспроприации. Члены моей группы томятся, требуют активных действий. Предлагают «теракт», то есть террористический акт. Поскольку Политический совет поручил вам руководство нашей «семеркой», мы бы просили вас пожаловать завтра в восемь на Болотную площадь. Пароль: «Я от Селянинова». Отзыв: «Фонтанка, шестнадцать». Позвольте откланяться.
Якушев проводил Стауница. Выпущенный из кухни Бум злобно лаял ему вслед. «Что ж, надо решать…» Он погладил собаку и подумал вслух:
– Ты, оказывается, разбираешься в людях. Впрочем, это не люди!
И опять перед глазами Якушева возникли Ртищев, Остен-Сакен и многие другие. Нечего сказать – «друзья»! С кем он хотел связать свою судьбу! Кто их союзники – грабители и убийцы!
Он вскочил и пошел было к телефону. Потом остановился. Нет, этого не скажешь по телефону. Якушев взял бумагу и твердым почерком написал:»…сегодня я окончательно убедился в том, что оставаться между двух лагерей мне невозможно. Я готов бороться вместе с вами, бороться на жизнь и смерть с врагами советского народа и прошу вас оказать мне доверие. Я, конечно, явлюсь на очередное сборище так называемого Политического совета МОЦР и «семерки». И отныне все, что там будет происходить, вам будет в точности известно. Надеюсь, у меня хватит сил играть роль прежнего Якушева… Если бы я не явился на совещание Политического совета МОЦР и не присутствовал на собрании «семерки» Стауница, это вызвало бы подозрение в том, что я хочу отойти от МОЦР. Я слишком много знал, чтобы они оставили меня в живых. Я мог поступить иначе: бросить им вызов и заявить, что их политическая программа несбыточна, а кровавые затеи омерзительны, – в этом случае я не ушел бы живым, и это был бы род самоубийства.
Правильнее и честнее всего – всецело перейти на сторону революции, стать верным помощником ГПУ в борьбе с оголтелыми врагами новой России, сохраняя личину прежнего Якушева, одного из руководителей МОЦР. И я выбираю этот путь».
Письмо прочитал вслух Дзержинский. Был первый час ночи. В его кабинете собрались Артузов, Пилляр, Косинов и Старов, который с тех пор стал держать постоянную связь с Якушевым. Тут же находился и автор письма.
– Товарищи всецело доверяют вам, Александр Александрович, – сказал Дзержинский, – письмо подкреплено фактами. Характеристики всех этих деятелей совпадают с нашими данными. Вы правильно отметили цензовый состав их: крупные землевладельцы, балтийские бароны вроде Нольде и Остен-Сакена, махровые черносотенцы из «Союза Михаила-архангела», бывшие сенаторы, придворные чины, гвардейские ротмистры… Я обращаю ваше внимание на то, что авторитетных военных в штабе МОЦР пока нет. Об этом вы должны поднять вопрос в Политсовете. Для чего? Скажу впоследствии. Не все монархисты – тупоголовые кретины. Среди них есть весьма опасные люди – хитрые и злобные, хотя бы этот Стауниц.
– Мне думается, что Александр Александрович должен взять в свои руки закордонные связи, – сказал Артузов. – Основание такое: благодаря своему служебному положению он может получать командировки за границу и сноситься непосредственно с парижскими и берлинскими зубрами. Надо стремиться к тому, чтобы Якушев стал как бы министром иностранных дел МОЦР…