- Хотите сказать, что я вас разозлил?
- Я всегда зла, Малькольм; вы лишь даете мне мишень для моего гнева.
- А вы кому-нибудь завидуете?
Я задумалась, потом мотнула головой:
- Нет, пожалуй. Нет.
- О лени даже спрашивать не стоит. Вы слишком много работаете для того, кто этому греху подвержен. Вы не жадны, и чревоугодие вам не свойственно. А как насчет гордыни?
- Бывает, - честно призналась я.
- Итак, значит похоть, гнев и гордыня?
- Если кто-то их считает, то, наверное так.
- О, уж кто-нибудь да считает, миз Блейк, будьте уверены.
- Я тоже христианка, Малькольм.
- А верите в то, что попадете в рай?
Вопрос был настолько неожиданным, что я на автомате ответила:
- Я задумывалась об этом. Но моя вера все еще заставляет крест сиять. Мои молитвы еще способны отогнать зло. Господь не забыл обо мне, хотя правым христианам-фундаменталистам и хочется в это верить. Мне доводилось сталкиваться со злом, настоящим злом… а вы под эту категорию не подпадаете.
Малькольм улыбнулся - мягко, почти смущенно.
- Возможно ли, что я пришел к вам за отпущением грехов?
- Не думаю, что в моей власти их отпускать.
- Я хотел бы исповедаться священнику перед тем, как окончательно умереть, миз Блейк, но ни один из них не согласится выслушать меня. Они - святые люди, и даже освященные предметы, положенные их сану, загорятся в моем присутствии.
- Это не так. Освященные предметы горят только тогда, когда истинно верующий опасается за свою жизнь, или когда на него пытаются воздействовать вампирской силой.
Малькольм моргнул, и я заметила, что в его глазах блестят едва сдерживаемые слезы.
- Это правда, миз Блейк?
- Готова за это поручиться.
Его поведение начинало меня беспокоить. А мне не хотелось беспокоиться за Малькольма. В моей жизни и без того было достаточно людей, которые были мне небезразличны настолько, чтобы беспокоиться за них. Не хватало еще в этом списке эдакого немертвого Билли Грэхема.
- Вы знаете какого-нибудь священника, который согласился бы выслушать очень длинную исповедь?
- Возможно, хотя я не уверена, что он сможет отпустить вам грехи. Ведь для истинной Церкви вы уже мертвы. Но вы состоите в довольно большом религиозном сообществе, Малькольм; наверняка кто-то из ваших коллег согласился бы вас выслушать.
- Я не хочу просить их об этом, Анита. Не хочу, чтобы они узнали о моих грехах. Мне бы хотелось… - тут он замолк в секундном замешательстве, а затем продолжил, хотя явно не то предложение, которое начал. - Втайне, мне хотелось бы, чтобы это осталось в тайне.
- Почему вам вдруг понадобились исповедь и отпущение?
- Я все еще верующий, миз Блейк; то, что я стал вампиром, не изменило этого. Я не хочу умереть без отпущения.
- С чего это вы решили, что пришло время умереть?
- Расскажите Жан-Клоду о незнакомце - или незнакомцах - в моей церкви. Расскажите о моем желании исповедаться. Он все поймет.
- Малькольм…
Но он уже подходил к двери, и остановился, только взявшись за ручку.
- Я беру свои слова обратно, миз Блейк; я не жалею о том, что пришел к вам. Жаль только, что я не сделал этого раньше.
С этими словами он вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.
Я опустилась в кресло и набрала номер Жан-Клода. Я понятия не имела о том, что назревает, но то, что оно назревает - это сомнений не вызывало. Что-то явно нехорошее.
- Слишком сильно о тебе думала, - прошептала я в пустоту, но Жан-Клод услышал. Он улыбнулся; по его лицу была размазана помада, как минимум, двух разных видов.
«Ты вошла в мое сознание, когда я кормил ardeur, и он не пробудился в тебе. Ты хорошо тренировалась».
- Точно, - сказала я, чувствуя себе немножко глупо оттого, как это должно было выглядеть со стороны: сижу в пустом кабинете и говорю вслух с невидимым собеседником. Особенно смущало то, что я одновременно слышала шум и гомон, окружавший его в клубе. Какая-то женщина громко требовала пустить ее на сцену следующей, размахивая пачкой банкнот в руке.