– Выгодных дел не существует! – заметил уроженец Глазго. – Никто, кроме миссионеров, не получает барышей.
– Ну, не знаю, – возразил кто-то. – Опиум приносит недурную прибыль.
– Неплохо также подобраться к жемчужной отмели, где ловля запрещена, так году на четвертом, обчистить лагуну и удрать на всех парусах, пока французы не спохватились.
– Неплохо золота самородок отыскать, – вставил какой-то немец.
– Купить потерпевший крушение корабль тоже иной раз сделка недурная, – сказал Хэвенс. – Помните этого человека из Гонолулу и бриг, который выбросило на рифы Вайкики? Ветер был крепкий, и бриг начало ломать, не успел он как следует сесть на днище. Агент «Ллойда» продал его меньше чем через час, и до темноты, когда корабль наконец разбило в щепы, покупатель успел обеспечить себе безбедную жизнь, а если бы солнце зашло на три часа позже, он мог бы совсем удалиться от дел. Но и так он построил себе дом на улице Беретания и назвал его в честь этого корабля.
– Да, порой на кораблекрушении можно недурно нажиться, – сказал уроженец Глазго, – но далеко не всегда.
– Ну, это общее правило – выгодные дела встречаются редко, – ответил Хэвенс.
– Согласен, – продолжал шотландец. – А я мечтаю узнать тайну какого-нибудь богача и поприжать его как следует.
– Полагаю, вам известно, что такого рода способы среди порядочных людей неупотребительны? – возразил Хэвенс.
– Это меня не интересует, мне такой способ вполне подходит, – невозмутимо отозвался шотландец из Глазго. – Беда только в том, что подходящих секретов в Южных Морях не узнаешь. Их надо искать в Лондоне или в Париже.
– Мак-Гиббон начитался бульварных романов, – сказал кто-то.
– Он читал «Аврору Флойд», – добавили из другого угла.
– Ну и что? – возразил Мак-Гиббон. – Ведь это же правда. Почитайте-ка газеты! Вы хихикаете только из-за своего тупоголового невежества. А на мой взгляд, шантаж – такое же ремесло, как страхование, только в сто раз честнее.
Начавшаяся перепалка заставила Лаудена, который больше всего на свете ценил мир и спокойствие, поспешно вмешаться в разговор.
– Как ни странно, – сказал он, – но мне на своем веку пришлось испробовать все эти способы добывания хлеба насущного.
– Вы имели самородок найти? – жадно спросил немец, изъяснявшийся на ломаном языке.
– Нет, – ответил Лауден. – Я занимался всякими глупостями, но все-таки не золотоискательством. Любой дурости есть предел.
– Ну, а контрабандной торговлей опиумом вы занимались? – поинтересовался кто-то еще.
– Занимался, – ответил Лауден.
– Выгодное дело?
– Еще какое!
– И покупали разбившийся корабль?
– Да, сэр, – ответил Лауден.
– Ну, и что из этого вышло?
– Видите ли, этот корабль был особого сорта, – объяснил Лауден. – По чести говоря, я бы никому не советовал заниматься этим видом деятельности.
– А что, его разбило в щепы на мели?
– Вернее будет сказать, что из-за него на мели оказался я, – заметил Лауден. – Не сумел преодолеть трудностей.
– А шантажом занимались? – осведомился Хэвенс.
– Само собой разумеется! – кивнул Лауден.
– Выгодное дело?
– Видите ли, я человек невезучий. А так, наверное, выгодное.
– Вы узнали чью-нибудь тайну? – спросил уроженец Глазго.
– Великую, как этот океан.
– Тайну богача?
– Не знаю, что вы называете богачом, но эти острова он мог бы купить и не заметить, во что они ему обошлись.
– Ну, так за чем же дело стало? Вы не могли его разыскать?
– Да, на это потребовалось время, но в конце концов я загнал его в угол и…
– И что?
– Все полетело вверх тормашками. Я стал его лучшим другом.
– Ах, черт!
– По-вашему, он не слишком разборчив в выборе друзей? – любезно осведомился Лауден. – Да, пожалуй, у него довольно широкий круг симпатий.
– Если вы кончили болтать чепуху, Лауден, – сказал Хэвенс, – то нам пора идти ко мне обедать.
За стенами клуба во мраке ревел прибой. В темной чаще кое-где мерцали огоньки. Мимо по двое и по трое проходили островитянки, кокетливо улыбались и снова исчезали во мгле, а в воздухе еще долго держался запах пальмового масла и цветов франжипана. От клуба до жилища мистера Хэвенса было два шага, и любому обитателю Европы они показались бы двумя шагами по волшебной стране. Если бы такой европеец мог последовать за нашими двумя друзьями в дом, окруженный широкой верандой, и в прохладной комнате, с жалюзи вместо стен, сесть с ними за стол, на белую скатерть которого падали цветные тени от бокалов с вином; если бы он мог отведать экзотические кушанья: сырую рыбу, плоды хлебного дерева, печеные бананы, жареного поросенка с гарниром из упоительного мити и царя всех подобных блюд – салат из сердцевины пальмы; если бы он мог увидеть и услышать, как некая прелестная туземка, слишком скромная для супруги хозяина и слишком властная для любого иного положения, то появляется в столовой, то исчезает, браня невидимых помощников, а потом мгновенно очутился в родном лондонском пригороде, он сказал бы, протирая глаза и потягиваясь в своем любимом кресле у камина: «Мне приснилось дивное местечко! Ей-богу, это был рай!» Однако Додд и его хозяин давно уже привыкли ко всем чудесам тропической ночи, ко всем яствам островной кухни и принялись за еду просто как люди, давно проголодавшиеся, лениво перебрасываясь словами, как бывает, когда немного скучно.
Вскоре разговор коснулся беседы в клубе.
– Вы никогда еще не болтали столько чепухи, Лауден, – заметил Хэвенс.
– Мне показалось, что в воздухе запахло порохом, вот я и заговорил, чтобы отвлечь их. Однако все это вовсе не чепуха.
– Вы хотите сказать, что все это правда: и опиум, и покупка потерпевшего крушение корабля, и шантаж, и человек, который стал вашим другом?
– Все правда, до последнего слова, – ответил Лауден.
– Кажется, вы действительно много испытали на своем веку, – сухо сказал Хэвенс.
– Да, история моей жизни довольно любопытна, – отозвался его друг. – Если хотите, я расскажу ее вам.
Далее следует повесть о жизни Лаудена Додда, не так, как он поведал ее своему другу, а так, как он впоследствии записал ее.
Рассказ Лаудена
Глава I
Хорошее коммерческое образование
Для начала мне следует описать характер моего бедного отца. Трудно представить себе человека лучше или красивее его и в то же время такого (с моей точки зрения) неудачника: ему не повезло и с делами, и с удовольствиями, и с выбором дома, и (как мне ни жаль) с единственным сыном. Он начал жизнь землемером, стал спекулировать земельными участками, пустился в другие деловые предприятия и постепенно приобрел репутацию одного из самых ловких дельцов штата Маскегон.[6] «У Додда голова что надо», – отзывались о нем окружающие. Но сам я далеко не так уверен в его деловых способностях. Впрочем, удачливость его долгое время казалась несомненной, а уж настойчивость была совершенно бесспорной. Он вел ежедневную битву за деньги с меланхолической покорностью мученика: вставал чуть свет, ел на ходу, даже в дни побед возвращался домой измученным и обескураженным; он отказывал себе в развлечениях – если вообще был способен развлекаться, в чем я порой сомневался, – и доводил до благополучного конца очередную спекуляцию с пшеницей или алюминием, по сути своей ничем не отличавшуюся от грабежа на большой дороге, ценой самой высокой самоотверженности и добросовестности.
К несчастью, меня ничто, кроме искусства, никогда не интересовало и интересовать не будет. Я считал тогда, что высшее назначение человека – обогащать мир прекрасными произведениями искусства и приятно проводить время, свободное от этого благородного занятия. Насколько помню, о второй половине своей жизненной программы (которую, кстати, мне только и удалось осуществить) я отцу ничего не говорил, однако он, по-видимому, что-то заподозрил, так как назвал мой заветный план баловством и блажью.