Пожалуй, нет. Не думаю, что мне бы этого хотелось.
Некоторые зовут вас Майей.
Так зачем же спрашивать?
Эддисон с шумом втягивает воздух, но Виктор не обращает внимания.
Нам хотелось бы знать, кто вы и как здесь оказались. Мы помогли бы вам вернуться домой.
А что, если я не нуждаюсь в вашей помощи?
Тогда странно, почему вы не отправились домой раньше.
В этой полуулыбке и чуть приподнятой брови можно увидеть одобрение. Она довольно красива. Бронзовая кожа и светло-карие, почти янтарные глаза. Но с ней не все так просто. Ее улыбку придется заслужить.
Думаю, мы оба знаем ответ. Главное, что я уже не там, верно? А домой могу вернуться и отсюда.
А где ваш дом?
Даже не знаю, существует ли он теперь.
Мы тут не в игры играем, ворчит Эддисон.
Майя мерит его холодным взглядом.
Нет. Конечно же, нет. Погибли люди, столько жизней поломано И уверена, вам пришлось оторваться от важного матча.
Эддисон краснеет и вздергивает повыше молнию куртки.
Не похоже, что вы нервничаете, замечает Виктор.
Она пожимает плечами и делает глоток, осторожно обхватив бутылку забинтованными руками.
А должна?
Людям, как правило, не по себе от разговоров с ФБР.
Не вижу особой разницы с разговорами с она прикусывает рассеченную нижнюю губу.
С кем? мягко уточняет Виктор.
С ним, отвечает она. С Садовником.
Человек, который удерживал вас, вы говорили с его садовником?
Майя качает головой.
Он был Садовником.
* * *
Только не думайте, что я называла его так из страха или почитания, или из ложного чувства приличия. И вообще не я его так назвала. Это имя, как и многое другое, появилось от нашего незнания. Если мы чего-то не знали, то просто додумывали или постепенно теряли к этому интерес. Думаю, это какая-то форма прагматизма. Люди нежные и отзывчивые, которые отчаянно нуждались в одобрении других, становились жертвами стокгольмского синдрома[2]. А остальные склонялись к прагматизму. Я насмотрелась и на тех, и на других, поэтому стою ближе к прагматикам.
Я услышала его имя в первый же день, как попала туда.
Когда я пришла в себя, голова раскалывалась как с самого страшного похмелья, какое мне только доводилось испытывать. Поначалу я даже глаза не могла открыть. Каждый вдох отдавался болью в черепе, не говоря уже о движении. Должно быть, я застонала, поскольку почувствовала вдруг на лице мокрую тряпку. И женский голос заверил меня, что это просто вода.
Не знаю, что меня встревожило больше: тот факт, что она, очевидно, проделывала это не в первый раз, или то, что это вообще была она. Среди тех, кто меня похитил, не было женщины, это я знала точно.
Чья-то рука скользнула мне под шею и осторожно приподняла. Затем к моим губам поднесли стакан.
Просто вода, можешь мне поверить, повторил голос.
Я глотнула. Меня не особо волновало, была ли это «просто вода» или что-то еще.
Сможешь проглотить таблетку?
Да, прошептала я, и от одного этого звука голову вновь пронзила боль.
Тогда открой рот.
Я послушалась; она положила мне на язык две таблетки и вновь поднесла стакан. Я покорно глотнула, и она вновь уложила меня на прохладную простыню. Я постаралась сдержать рвотный позыв. Потом она довольно долго молчала. Когда у меня под веками перестали плясать цветные пятна, я начала понемногу шевелиться. Тогда она сняла тряпку с моего лица и заслонила мне глаза от светильника, чтобы я проморгалась.
Ты проделываешь это не впервые, просипела я.
Женщина протянула мне стакан воды.
Она сидела возле кровати, ссутулившись, но и так нетрудно было заметить, какая она высокая. Высокая и жилистая. У нее были длинные ноги и крепкие мускулы, как у амазонки. А может, и львицы, потому что двигалась она мягко, как кошка. Каштановые волосы собраны в причудливую прическу и не скрывали строгих черт лица, глаза темно-карие с золотыми вкраплениями. И на ней было черное шелковое платье, застегнутое у самого горла.
Кажется, она приняла мои слова с некоторым облегчением. По-моему, лучше уж так, чем биться в истерике, а уж этим она, наверное, была сыта по горло.
Можешь звать меня Лионеттой, сказала она, когда я насмотрелась вдоволь и вновь переключилась на воду. Но не нужно называть своего имени, мне все равно нельзя произносить его. Лучше забудь о нем, если сможешь.
Где мы?
В Саду.
В Саду?
Она пожала плечами, и даже в этом мимолетном движении было что-то изящное, грациозное.
Можно называть его как угодно. Хочешь взглянуть?
И ты не знаешь, как отсюда выбраться?
Она лишь взглянула на меня.
Что ж, ладно. Я села, свесив ноги с кровати и уперев кулаки в матрас, и только тогда обратила внимание, что на мне ничего нет.
А одежда?
Вот, Лионетта протянула мне обрезок черного шелка.
Это было облегающее платье. Оно доходило до колен и застегивалось вокруг шеи, и у него был вырез на спине. Глубокий вырез. Будь у меня ямочки над ягодицами, это не укрылось бы от Лионетты. Она помогла мне одеться и легонько подтолкнула к двери.
Комната была довольно скромная: лишь кровать и маленький унитаз с раковиной в углу. В другом углу помещался своего рода открытый душ. Стены были выполнены из толстого стекла с проемом вместо двери. С обеих сторон по стеклу тянулись полосы.