Она была голодна, говорит Руф. Теперь она заснет, и больше вы ее не услышите.
Я всегда перед завтраком читаю газеты, если только нахожусь в таком месте, где поблизости есть типографская машина или хотя бы ручной печатный станок. На следующий день я встал рано и нашел у парадной двери «Лексингтонский листок», только что принесенный почтальоном. Первое, что я увидел, было объявление в два столбца:
Указанная сумма будет уплачена без всяких расспросов тому, кто доставит обратно живой и невредимой знаменитую ученую свинью по имени Беппо, пропавшую или украденную вчера вечером из цирка братьев Бинкли,
Я аккуратно сложил газету, сунул ее во внутренний карман и пошел к Руфу. Он был почти одет и кормил свинью остатками молока и яблочной кожурой.
Здравствуйте, здравствуйте, доброе утро вам всем! сказал я задушевно и ласково. Так мы уже встали? И свинка завтракает? Что вы думаете с ней делать, мой друг?
Я упакую ее в корзинку, говорит Руф, и пошлю к маме в Маунт-Нэбо. Пусть развлекает ее, пока я не вернусь.
Славная свинка! говорю я и щекочу ей спину.
А вчера вы ругали ее самыми скверными словами, говорит Руф.
Да, говорю я, но сегодня, при утреннем свете, она гораздо красивее. Я, видите ли, вырос на ферме и очень люблю свиней. Но я всегда ложился спать с заходом солнца и не видал ни одной свиньи при свете лампы. Вот что я сделаю, Руф: я дам вам за эту свинью десять долларов.
Я не хотел бы продавать эту свинку! говорит он. Другую я, пожалуй, и продал бы, но эту нет.
Почему же не эту? спрашиваю я и начинаю пугаться, что он уже догадался, в чем дело.
Потому, говорит он, что это было замечательнейшим подвигом всей моей жизни. Никто другой не мог бы совершить такой подвиг. Если когда-нибудь у меня будут дети, если у меня будет семейный очаг, я сяду у очага и стану рассказывать им, как их папаша похитил свинью из переполненного публикой цирка. А может быть, и внукам расскажу. То-то они будут гордиться. Дело было так: там стоят две палатки, соединенные между собою. Свинья лежала на помосте, привязанная маленькой цепочкой. В другой палатке я видел великана и даму, сплошь покрытую кудлатыми седыми волосьями. Я взял свинью и выбрался ползком из-под холста. Она была тише мышонка: хоть бы взвизгнула. Я сунул ее под пиджак и прошел мимо целой сотни людей, покуда не вышел на темную улицу. Вряд ли я продам эту свинью, Джефф. Я хочу, чтобы мама сохранила ее, тогда у меня будет свидетель моего знаменитого дела.
Свинья не проживет столько лет, говорю я, она околеет раньше, чем вы начнете свою старческую болтовню у камина. Вашим внукам придется поверить вам на слово. Я даю вам за нее сто долларов.
Руф с изумлением взглянул на меня.
Свинья не может иметь для вас такую большую ценность, сказал он. Зачем она вам?
Видите ли, сказал я с тонкой улыбкой, с первого взгляда трудно предположить во мне темперамент художника, а между тем у меня есть художественная жилка. Я собираю коллекцию. Коллекцию всевозможных свиней. Я исколесил весь мир в поисках выдающихся и редких свиней. В долине Уобаша у меня есть специальное свиное ранчо, где собраны представители самых ценных пород от мериносов до польско-китайских. Эта свинья кажется мне очень породистой, Руф. Я думаю, это настоящий беркшир. Вот почему я приобретаю ее.
Я, конечно, рад оказать вам услугу, но у меня тоже есть художественная жилка, отвечает Руф. По-моему, если человек может похитить свинью лучше всякого другого человека, он художник. Свиньи мое вдохновение. Особенно эта свинья. Давайте мне за нее хоть двести пятьдесят, я и то не продам.
Нет, послушайте, говорю я, вытирая пот со лба. Тут дело не в деньгах, тут дело в искусстве; и даже не столько в искусстве, сколько в любви к человечеству. Как знаток и любитель свиней, я обязан приобрести эту беркширскую свинку. Это мой долг по отношению к ближним. Иначе меня замучит совесть. Сама-то свинка этих денег не стоит, но с точки зрения высшей справедливости по отношению к свиньям, как лучшим слугам и друзьям человечества, я предлагаю вам за нее пятьсот долларов.
Джефф, отвечает этот поросячий эстет, для меня дело не в деньгах, а в чувстве.
Семьсот, говорю я.
Давайте восемьсот, говорит он, и я вырву из сердца чувство.
Я достал из своего потайного пояса деньги и отсчитал сорок бумажек по двадцать долларов.
Я возьму ее к себе в комнату и запру, говорю я, пусть посидит, пока мы будем завтракать.
Я взял ее за заднюю ногу. Она завизжала, как паровой орган в цирке.
Дайте-ка мне, сказал Руф, взял хавронью подмышку, придержал рукой ее рыло и понес в мою комнату, как спящего младенца.
С той минуты, как я нарядил Руфа в такой шикарный костюм, его охватила страсть к разным туалетным безделицам. После завтрака он заявил, что пойдет к Мисфицкому купить себе лиловые носки. Чуть он ушел, я засуетился, как однорукий человек в крапивной лихорадке, когда он клеит обои. Я нанял старого негра с тележкой; мы сунули свинью в мешок, завязали его бечевкой и поехали в цирк.
Я разыскал Джорджа Б. Тэпли в небольшой палатке, у открытого отверстия вроде окна. Это был толстенький человечек с пронзительным взглядом, в красной фуфайке и черной ермолке. Фуфайка была заколота у него на груди брильянтовой булавкой в четыре карата.