Можно долго перебирать пепел на голове и философски ронять, что, мол, во всем виновато отсутствие средств, и были бы деньги – мы были бы чуткими и добрыми, и относились бы к каждому человеку, как к единственной ценности, и не было бы у нас бесследно сгинувших… Увы, это снова «валерьянка» и ложь. Дело в том, чтомы думаем плохо.В массе своей, мы совсем не страдаем от того, что творится в стране, что у нас на потоке бессудные казни, и уже тысячи жертв «нового 37-го». Мы успокаиваем себя тем, что это пока толькочеченский 37-й год,и до нас не доберутся…
Напрасно и легкомысленно: история доказывала это неоднократно. В стране царит идеология ненависти к ближнему. Вот в чем наша настоящая беда. И именно поэтому каждый день в каждом из чеченских сел – обязательная программа: похороны. И почти все те, кого хоронят, – убитые, замученные, взорванные, растерзанные люди. Однако и это тут считается «не самой большой бедой».
Самая большая – когда от человека вообще ничего не остается.
Тривиальное послесловие
…В комнату входит старуха. Плачет, зовет: «Только что пришли трое в масках и убили Ахмада Эжиева». Старика, который на пенсии уже больше 20 лет…
– Зачем убили?
– Не знаю. Что у пенсионера возьмешь?
– Кто они были?
– Никто не знает. И те, и эти приходят к нам в камуфляже и в масках… Думаем, эти были все-таки федералы. По-русски переговаривались.
Я знаю брата Ахмада – тоже немолодого уже Имрана Эжиева, одного из самых активных беженских лидеров, правозащитника и борца. Семья у Имрана в Ингушетии, в лагере Яндырка – плохо, нище, но не убивают. Имран все время звал Ахмада к себе из неспокойного Сержень-Юрта с полком внутренних войск под боком – это мне рассказывал сам Имран. Но Ахмад всегда отвечал: «Не пойду. Кому нужен старик?»
Значит, и старик понадобился. В 2002 году, на третьем году войны. Для отчетности по «унитожению боевиков». И где тот генерал, хотя бы один, с которого содрали погоны затакую«антитеррористическую операцию»?
Сегодня в Чечне все прощаются, как навсегда. Так принято: выходя за порог, надо попрощаться навсегда, пожелав друг другу удачи. Не здоровья и счастья. Не любви и дружбы. Эти мирные пожелания – безделица. Главное – удачи.
– Я хочу понимать, чей я, – говорит Ибрагим Умпа-шев, сельский староста соседнего с Сержень-Юртом селения Автуры. – Я хочу знать правила игры, а для этого мне их кто-то должен объяснить. С кем нам надо договариваться, чтобы сохранить наши жизни? С боевиками? С федералами? В 2000 году мы хотя бы жили… Конец 2001 года стал самым страшным за все время войны. Где правительство Ильясова? Где администрация Кадырова? Никто не приехал и не объяснил нам, что же творится… Не сказал хотя бы: «Мы с вами, мы разделяем вашу трагедию». Я понимаю это так: к нам ни у кого нет интереса, власть нас бросила на съедение военным и боевикам. А эти две силы объединились между собой и считают нас третьесортным быдлом, подлежащим уничтожению. 17 120 автуринцев, подлежащих уничтожению… Вот и вся нынешняя война…
День Победы
На подстреленной раздрызганной табуретке, с трудом удерживая в равновесии непослушное тело, сидит старик. Истощенный, бледный до серости, почти слепой, с «тряпичной» кожей, выдающей хроническое недоедание. Его ноги «согревают» истлевшие до просветов пижамные брюки в невнятную казенную полоску. Толстые линзы– в нелепо розовой женской оправе, подвязанные к ушам веревками и скрепленные на переносице тесьмой. Крупные дамские пуговицы на нелепо розовой и тоже женской куртке довершают картину личного краха человека, пытающегося усидеть на табуретке.
«Та-ак живе-е-ет семья-я российского геро-о-оя…»– В голове возникает стааря советская песня, совершенно никчемная в нынешнем Грозном. «…Геро-о-я-я, – мелодия дребезжит, но все же упорствует,– гру-удью защит-и-ившего стра-а-ну-у-у…»
Это пытается напевать старик в розовых очках– ветеран Великой Отечественной и капитан погранвойск в отставке Батуринцев Петр Григорьевич.